Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

В наше время, когда гражданское общество, быв взволновано, как море, вошло в прежнее свое ложе и, сверх того, подчинилось аргусовым взглядам [599]книгопечатания, уже не может быть подобного явления: мы теперь или всё знаем, или хотим всё знать, и если не можем проникнуть истины, то лжем и клевещем, чтоб только показаться всезнающими. Тогда люди были снисходительнее и беспечнее: спешили жить, так сказать, бежали вперед и редко оглядывались; каждый заботился о своем спокойствии и наслаждении, не беспокоя никого, и общество не составляло индийской касты, недоступной неодноплеменнику. Дворянство всех стран признавало всех своих сочленов равными. Очерки границ на географических картах часто изменялись, и старинные члены государства не смели пренебрегать новыми соотчичами и даже чужеземцами, находя в них все условия хорошего общества. Но обратимся к человеку, который мог бы быть героем весьма занимательного романа, если бы жизнь его была вполне известна.

Валицкий, польский шляхтич хорошей, старинной, но обедневшей фамилии, воспитывался в Могилеве, на счет дяди моего (старшего брата моей матери), крайчего (т. е. кравчего) литовского, Бучинского [600], будучи родственником (не знаю, в какой степени) фамилии Бучинских, и, оказав необыкновенные способности в науках, обладал необыкновенным природным умом. По окончании воспитания дядя мой по тогдашнему обычаю подарил Валицкому бричку, четыре лошади, саблю, ружье, пару пистолетов; дал кучера и мальчика для прислуги; снабдил постелью, бельем и несколькими парами платья и, вручив сто червонцев и несколько рекомендательных писем в Вильну и Варшаву, отправил молодого человека в путь, как говорится, куда глаза глядят, на все четыре стороны. Так велось в старинной Польше. Бедные дворяне, родственники или чужие, воспитывались на счет богатых и потом с подобным приданым отправляемы были в свет для искания счастия, или, как говорили поляки, на волокитство за фортуной (w umizgi [601]do fortuny). У некоторых старых поляков был еще обычай перед отправлением в свет своих питомцев растянуть их на ковре в гостиной, т. е. в лучшей комнате своего дома, и влепить сто ударов плетью (sto bizunow) ни за что ни про что, без всякой вины, единственно для внушения осторожности и притупления гордости! Но с Валицким этого не сделано. Получив благословение и благие советы, он отправился в путь незадолго до присоединения Белоруссии к России [602]. Ему было тогда лет осьмнадцать от рождения. С этих пор он пропал без вести, исчез, как камень, брошенный в воду, и появился в Варшаве после двадцатилетнего отсутствия из Польши, в начале Польской революции [603], графом и богатейшим человеком. Графство купил Валицкий в каком-то итальянском владении, и король Польский признал его в этом достоинстве, следовательно, он был не самозванец , как некоторые утверждали. Король за пожертвование значительных сумм в пользу учебных заведений наградил его орденом Св. Станислава первой степени. Мало того что он был графом и миллионщиком, он находился в самых приятельских отношениях с значительнейшими фамилиями в Италии, Франции, Англии и Германии, и его хорошо принимали при многих дворах. Речь, тон, манеры, образ жизни – все обнаруживало в Валицком человека, привыкшего к высшему обществу, а жил он, как настоящий герцог времен Лудовика XIV [604]. Все терялись в догадках насчет приобретения Валицким богатства, и все старались приобресть его дружбу или благосклонность, потому что обеды его были знамениты во всей Европе, щедрость изумительная, обхождение самое приятное, вкус во всем изящный, красноречие увлекательное и нрав самый веселый и уживчивый. Он был всю жизнь холост, но принимал и дамское общество, избирая для каждого бала новую хозяйку из высшего общества. В доме у Валицкого играли в карты, и он играл превосходно во все игры, выигрывал большие суммы, но и проигрывал иногда, и играл чисто, честно и приятно, был, как говорится, beau joueur [605], что тогда почиталось важным качеством в светском человеке. Общее мнение утверждало, что Валицкий составил себе богатство игрою, но где и как – этого никто не знал наверное. Мне рассказывали, что несколько раз знаменитые шулеры, т. е. фальшивые игроки, составляли противу него заговоры, чтоб обыграть его наверную , и всегда платили за это дорого!

Contre coquin, coquin et demi [606], говаривал Валицкий и очищал до копейки шулеров, наказывая их за дерзкое покушение. Иногда он возвращал деньги некоторым шулерам, если они ему нравились, а чаще отдавал выигранное на бедных, не желая пользоваться, по его словам, штуками , употребляемыми для наказания неприятелей!

Не знаю, был ли таков Валицкий всегда , т. е. когда был беден; в последнее время, т. е. когда он выступил на светское поприще богачом, общее мнение утверждало, что он играл честно, но чрезвычайно искусно и счастливо , и каждый, почитавший себя хорошим игроком, смело садился с ним за карточный стол. В течение двадцати лет после возвращения Валицкого в отечество даже зависть не могла бросить тени на его поведение, а репутация его оставалась неприкосновенною. Клевета истощала весь свой яд на неизвестный, тайный период жизни Валицкого: верного не было ничего.

Говорят, что он уже в глубокой старости, поселившись в Вильне, открыл все тайны своей жизни генералу Коссаковскому, с которым жил в тесной дружбе. Но эти тайны погребены вместе с обоими друзьями в могиле! Некоторые данные , однако ж, остались в памяти людей, и, доискиваясь математически неизвестного по нескольким известным , кое-что открыто. Были люди, которые видывали Валицкого в различные эпохи и в разных краях, и он сам никогда не запирался, когда ему говорили правду, не объясняя, однако ж, подробностей и не распространяясь в рассказах. Например, Валицкого спросили: «Правда ли, что князь Фр. Сап[ега] встретил вас в крайней бедности в Галиции?» – «Правда, – отвечал Валицкий, – я был без куска хлеба и без гроша денег, и князь сделал мне добро, которого я никогда не забуду». – «Как это было?» На этот вопрос Валицкий уже не отвечал, а отделывался обыкновенными фразами: это для вас неинтересно, а для меня скучно, и т. п.

Верно то, что Валицкий имел смолоду страсть и необыкновенные способности к карточной игре, а как тогда все и везде играли и азартные игры были не запрещены, то во всех трактирах и кофейнях, в больших и малых городах метали банк и штосс и повсюду были целые шайки игроков, которые разъезжали по ярмаркам, как купцы с товарами, плелись за войском, как маркитанты, имели в городах свои открытые залы и не стыдились своего ремесла. Еще я помню в Вильне так называемую серебряную залу в доме генеральши Фитингоф [607], и в Варшаве (когда после Парижского мира была там главная квартира князя Барклая-де-Толли [608], до провозглашения Царства Польского [609]) залу г-жи Нейман (pani Nejmanowej), в «Hôtel de Hambourg», где каждый вечер метали банк и играли в штосс на нескольких столах и где были в обороте сотни тысяч рублей! Многие полагали даже, что публичная игра, хотя и противна правилам порядка и нравственности, однако ж не производит столько бедствий, как игра тайная, в которой несколько шулеров, сговорившись, просто грабят неопытных или страстных игроков. На публичной игре трудно обманывать, потому что одни шулеры наблюдают за другими и тотчас воспользуются случаем, узнав средства обмана. Валицкий, пустившись в свет искать счастия, стал играть в карты, выигрывал, проигрывал, и наконец доигрался до того, что в Лемберге [610]остался совершенно на мели, и, как говорили, должен был ради насущного хлеба определиться в маркеры в трактире. В то время между богатыми и знатными людьми было весьма много людей оригинальных, или, как ныне говорят, эксцентрических , т. е. людей, которые жили особою жизнию, вопреки своему рождению и состоянию, искали повсюду приключений и бόльшую часть жизни проводили в странствиях, инкогнито, мешаясь со всеми сословиями, посещая места самые низкие и находя единственное наслаждение в сильных ощущениях, в внезапностях, в необыкновенных событиях, подвергаясь даже опасностям. Таков был и князь Фр. Сап[ега], принадлежавший по рождению и богатству к разряду первых польских панов. В первой своей молодости он уже был главным начальником артиллерии литовской (генералом от артиллерии), получив это важное звание не заслугою, потому что он вовсе не служил, а милостию короля, желавшего склонить сильную партию его фамилии на свою сторону. Отец князя Фр. Сап[еги] был канцлером [611]. Во время всеобщего восстания в Польше под начальством Костюшки князь Фр. Сап[ега] объявил, что он чувствует себя неспособным к такому высокому званию, предложил Костюшке выбрать достойного в генералы артиллерии и сам поступил в капитаны. Этот поступок обнаруживает характер князя Фр. Сап[еги]. Я знал его лично в Париже и бывал у него в доме в Вильне и в имении его в Гродненской губернии [612]. Это был человек необыкновенного просвещения и образованности, умный, острый, милый, любезный в обхождении, без малейшей гордости, простодушный и добрый – но чудак! Он терпеть не мог всякой выставки богатства и всякого этикета, редко, только проездом, живал в своем великолепном поместье и беспрестанно странствовал по Европе, с одним камердинером и запасом банкирских векселей в кармане, посещая игорные домы и все самые сокровенные места в больших городах [613]. Кажется, будто Евгений Сю с него списал тип характера своего князя Родольфа в «Парижских тайнах» [614]! И точно, князь Фр. Сап[ега] в течение своей жизни сделал много тайного добра, спас многих несчастных от погибели в бездне разврата и даже многих отвлек от преступлений. Вот пример, каким опасностям подвергался он, удовлетворяя страсти своей к приключениям. Это слышал я от него. В одно из своих путешествий во Францию он в дилижансе познакомился с французом весьма приятной наружности, хорошего тона и отличного образования. Приехав в Париж, они расстались, но по какому-то особенному случаю князь весьма часто встречал своего спутника то в трактирах за обедом, то на прогулках, то в театре и, встретясь, иногда проводил с ним целый день, находя удовольствие в его беседе. Ни тот, ни другой не спрашивали друг друга о месте жительства, хотя и знали один другого по фамилии. Француз называл себя графом старинной аристократии. Однажды, когда князь возвратился вечером домой, чтоб переодеться в театр, он нашел записку от своего прежнего спутника, в которой он просил князя заехать к нему на четверть часа, по весьма важному делу , не терпящему ни малейшего отлагательства, уведомляя, что он нездоров и поэтому не может сам явиться, надеясь, впрочем, что князь по благородству характера не откажет ему в этом. Князь думал, что, верно, важное дело состоит в денежном пособии, как это не раз уже с ним случалось, и, взяв с собою несколько сот франков, отправился немедленно по адресу. Князь застал своего знакомца в шлафроке, в комнате, убранной со вкусом. В передней были два лакея. Попросив князя сесть, приятель сказал ему без обиняков, с веселою улыбкою: «Я уже давно волочусь за вами, любезный князь, и наконец достигнул своей цели! Вы богаты, а я беден. Мне известно, что у вас в шкатулке несколько сот тысяч франков, и вы должны сейчас же написать к вашему камердинеру, чтоб он отдал ее моему посланному, в противном случае вы не выйдете отсюда живым…» При этом он позвонил, и из передней вбежали два лакея, а из другой комнаты два человека ужасной физиономии, с пистолетами и кинжалами. Сопротивляться было невозможно, и князь при своей неустрашимости и своем хладнокровии беспрекословно исполнил требование разбойников. Один из них немедленно отправился в квартиру князя, а между тем спутник князя продолжал с ним разговор. «Это, конечно, невежливо, – сказал он, – но ведь эта сумма не разорит вас вконец, а нам даст средство ускользнуть в Америку от несносного здешнего правосудия, которое не дает нам покоя! Я знаю вас, князь, еще с последнего вашего пребывания в Париже, – продолжал он, – и тогда еще хотел попросить вас поделиться со мною вашим достатком, но не успел и должен был удалиться из Парижа, от здешней неотвязной полиции. Вы не поверите, как я обрадовался, встретив вас снова в Париже, и когда узнал, что вы отправляетесь в Седан для осмотра суконной фабрики барона Нефлиса, поспешил туда перед вами, чтоб иметь удовольствие познакомиться с вами на обратном пути!..» – «Но неужели вы, с вашим образованием, не могли избрать лучшего и безопаснейшего средства к существованию? – возразил князь. – Я охотно помог бы вам в этом…» – «Вы и делаете это теперь, – отвечал, смеясь, разбойник. – Я уже пробовал различные средства к приобретению состояния, но они мне не удавались, и вот теперь я уже связан и не могу расстаться с моими любезными товарищами, – примолвил разбойник, указывая на своих сообщников. – Впрочем, – примолвил он, – ремесло хотя опасное, но прибыльное, как вы сами видите! Люди мы не злые и не убьем вас, потому что вы добровольно покорились, а чрез час нас уже не будет в Париже…» Пока они разговаривали таким образом, явился посланный и привез шкатулку. «Браво! – воскликнул главный мошенник и, обратясь к князю, сказал: – Вы сделали для нас много и теперь должны довершить доброе дело. Мы вас свяжем, так осторожно, однако ж, чтоб вам не было больно, уложим в постель, завяжем рот, чтоб вы не кричали, и уйдем, а чрез восемь часов оставшийся здесь приятель уведомит вашего камердинера, чтоб он освободил вас. Хотя это несколько неприятно , но все же лучше, чем быть зарезанным!..» Вдруг послышался у дверей стук… Главный разбойник выглянул в переднюю и, закричав «Nous sommes trahis!» (нам изменили), бросился стремглав в другую комнату, а товарищи его за ним. В комнату вбежал камердинер князя с пистолетами, а с ним целая толпа вооруженных полицейских служителей. Полицейский комиссар, узнав от хозяина дома, что в эту квартиру ведут две лестницы, поставил караул у задних дверей, и эти пять человек разбойников, беглых каторжников, которых давно искала полиция, попались в западню! Их обезоружили, перевязали, а князю отдали шкатулку, посоветовав быть осторожнее в знакомствах.