Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Яковлев был прекрасный мужчина, довольно высокого роста (однако ж ниже В. А. Каратыгина), стройный. Черты лица его имели правильный очерк, и с первого взгляда он походил на Тальму. Движения его и позы, когда он не слишком горячился, были благородны и величественны; взор пламенный и игра физиономии одушевленная. В римской тоге, в греческом костюме или в латах он был в полном смысле загляденье. Но лучше всего в нем был звук голоса, громкий, звонкий, как говорится, сребристый, настоящий грудной голос, исходивший из сердца и проникавший в сердце. Этот необыкновенный дар натуры более всего способствовал его успеху. Яковлев был одарен сильным чувством, часто проникался своею ролью и когда сам был тронут, то трогал зрителей до глубины души. Главный его недостаток состоял в том, что, зная вкус большинства зрителей, он жертвовал ему изящною стороною искусства и для возбуждения рукоплесканий и восклицаний слишком горячился, кричал, топал ногами и размахивал руками. Для истинных знатоков и любителей драматического искусства это было несносно, но толпа была в восторге и ревела в исступлении! Эти проделки употреблял Яковлев в тех пьесах, которые не могли возбудить сильных порывов в публике, но в трагедиях Озерова, особенно когда Яковлев не был в тот день на пирушке, он играл нежно, с надлежащим приличием и глубоким чувством. В «Эдипе», «Фингале», «Димитрии Донском» он был превосходен! Но мне он гораздо более нравился в драмах. Сколько прошло лет, а я никак не могу забыть Яковлева в роли отца семейства, Вольфа, в драме Коцебу «Гуситы под Наумбургом». Жители Наумбурга решились выслать детей своих в стан свирепого предводителя гуситов Прокопия просить пощады и помилования городу, которому он угрожал совершенною погибелью. У Вольфа несколько человек детей, должно выслать одного: он выбирает – и не может решиться на выбор! Все они равно милы, равно драгоценны его родительскому сердцу! Каждый из них в глазах отца имеет свои прекрасные качества. Эта сцена (которую он разыгрывал с матерью Василья и Петра Андреевичей Каратыгиных, Александрою Дмитриевною Каратыгиною, отличною актрисою в драмах) всегда извлекала у меня слезы и теперь живо предстоит моей памяти. Неумеренные похвалы, всегдашние рукоплескания и восторги публики избаловали Яковлева. Самолюбие ослепило его, и он не хотел слушать никаких советов, воображая, что достиг высшей степени искусства. Даже и советы друга и учителя его, Дмитревского, уже не действовали на него, и Яковлев, не получив в юности надлежащего образования и пренебрегая наукою по вступлении на сцену, руководствуясь одним умом своим и полагаясь на свое природное вдохновение, не пошел вперед, путем усовершенствования, а остановился на той точке, на которой поставил его Дмитревский. Купечество подхватило знаменитого артиста, бывшего собрата, и излишними угощениями повредило и таланту его, и здоровью. И теперь купечество любит покутить в свободное время, а тогда было в тоне и в моде между купцами угостить донельзя известного человека. Следствия разгульной жизни Яковлева часто отзывались на сцене, и публика терпеливо переносила уклонения своего любимца от сценической обязанности. Наконец он впал в изнурительную болезнь, которою страдал несколько лет, не покидая, однако ж, сцены. Яковлев играл в последний раз в 1817 году 4 октября (не помню, в какой пьесе, кажется, в драме «Смерть Роллы»), уже больной, и не мог кончить пьесы [855]. На другой день он слег в постелю и скончался 3 ноября 1817 года. Он был человек честный, благородный, благодетельный, верный в дружбе, чрезвычайно набожный и пламенный патриот. Последним рублем делился он с бедными и, при деньгах, выкупал из тюрьмы несчастных должников. Друг его Г. И. Жебелев говорил, что последние слова Яковлева, на смертном одре, были:

В обществах В. А. Озеров был, как говорят немцы, zurückhaltend, т. е. осторожен, непредупредителен, холоден. Подобно гениальному Пушкину, Озеров в обществах любил говорить более по-французски, думая этим придерживаться высшего тона , и весьма дорожил вниманием так называемых аристократов и людей высшего круга [856]. Похвала какого-нибудь князя для Озерова была выше похвалы Державина. В этом Озеров и Пушкин совершенно равны [857]. Слыхал я, что в дружеской беседе при хорошем расположении духа Озеров был очень любезен. Этого я не видал. Мне случалось несколько раз быть в дружеских обществах, где находился Яковлев. Он был довольно разговорчив, вежлив, но в кругу, к которому он не принадлежал, он все смахивал на героя, рисовался и говорил мерно и важно. Когда же лишняя рюмка перепадала в голову, тогда он устранял всякую принужденность. Он любил церковное пенье, и охотно в обществе пел из Бортнянского обедни или из его концертов, и очень был рад, когда находил в обществе людей, которые могли ему вторить. Зная наизусть всю русскую обедню (быв сам певчим в корпусе), я однажды так угодил ему, пропев с ним херувимскую песнь [858], что он обнял меня, расцеловал и не отходил от меня во весь вечер. Это было у адъютанта лейб-егерского батальона князя Голицына [859]. Давно уже лежат в могиле и Озеров, и Яковлев, и все житейские дрязги, критики, эпиграммы, мелкие страстишки погребены с ними; но память их должна быть и будет всегда драгоценна русскому сердцу! Яковлева заменил нам и даже превзошел его Василий Андреевич Каратыгин, человек, усовершенствовавший свой природный дар наукою и размышлением об искусстве, но место Озерова осталось праздным. Есть у нас драмы, и даже некоторые из них очень хорошие, но русской трагедии в новом вкусе и в новом духе – нет! Нет ничего такого, что бы мы могли поставить, хотя на низшей ступени, за «Валленштейном», «Орлеанскою девою», «Вильгельмом Теллем», «Дон Карлосом» Шиллера, «Эгмонтом» и «Гецем фон Берлихингеном» Гёте! Терпенье – подождем! [860]

Между тем как мы в Петербурге наслаждались жизнью среди приготовлений к войне, ожидая ежедневно повелений выступить , и когда юные сердца наши томились жаждою битв, братья наши уже дрались с французами на равнинах Польши [861], издревле упитанных кровью различных народов. Ни один страстный любовник не ожидает с таким нетерпением нежного письма от своей возлюбленной, как мы ожидали реляций из действующей армии!.. Образованное общество не было погружено в расчетах и спекуляциях, и слова «Россия», «слава», «народная честь» звучали в ушах приятнее золота и пробуждали чувство, не уснувшее глубоким сном на лоне эгоизма. Наконец пришло радостное известие из армии [862]!.. Полилось шампанское в бокалы, и радостное ура! раздалось повсюду…