Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Вся сила механики основана на трех существенных началах: точке опоры, рычаге и колесе (вертикальном или горизонтальном). Архимед утверждал, что он рычагом сдвинет с места земной шар, если только дадут ему точку опоры [863]. На основании этих начал сооружаются огромные машины, движущие непомерные тяжести. Но редко механики вспоминают, что есть сила невидимая , без которой и рычаг, и колесо были бы недействительны. Это сила неосязаемая, не разгаданная умом, тайна природы: сила тяготения (gravitation)! Точно так же и в человечестве есть сила, без которой ничто не подвинется вперед. Это сила нравственная (force morale), действующая на ум и на сердце, как сила тяготения действует на рычаг и колесо, т. е. на силу грубую (force brute). Все великие мужи действовали на массы людей силою нравственною , зная, что без душевного участия масс невозможно произвести ничего великого и что все величие состоит в том, чтоб уметь подчинить волю и страсти масс своей воле. Так действовал Наполеон, как уже выше сказано об этом, и так действовал император Александр в борьбе с Наполеоном. Все было устремлено в 1807 году к воспламенению умов в России, к этой гигантской борьбе, и к этой цели употреблено единственное и специальное средство: литература, или письмена . Литература для нравственной силы есть то же, что рычаг и колесо для силы тяготения – т. е. средство к двиганию тяжестей. Кто не понимает меня, о том я крайне сожалею!

Манифесты, прокламации, театр, журналы, брошюры возжигали умы и сердца. В полках русской гвардии песенники пели стихи, сочиненные Сергеем Никифоровичем Мариным, и под голос этой музыки, не знаю кем сочиненной, войско маршировало на парадах и ученьях. Сам удивляюсь, как я по прошествии многих лет сохранил твердо в памяти и стихи, и музыку этого марша! У брата Сергея Никифоровича, генерал-майора Аполлона Никифоровича Марина, нашелся список этих стихов, искаженный и без трех последних куплетов. О музыке – ни слуху ни духу. Ее забыли! Я восстановил из памяти настоящий текст стихов, а даровитый г. Кажинский с голоса моего написал ноты [864]для фортепиана. Вот этот знаменитый в свое время марш [865].

Стихи эти удивительно характеризуют тогдашнюю эпоху. С. Н. Марин намекает на французские лошадиные хвосты , которыми осенены были каски французских кирасиров и драгунов и, придавая им ужасный вид, когда они неслись в атаку, производили сильное впечатление в противном войске. Добыча в то время еще входила в расчет воина; но С. Н. Марин, предсказав, что русские узнают дорогу к Парижу , не угадал, что великодушный Александр не позволит никому брать и что русское войско, по воле своего государя, подаст всем народам благородный пример воинской дисциплины, бескорыстия и уважения собственности мирного гражданина в неприятельской земле.

Наконец мы дождались блаженной минуты выступления в поход, и Уланский его высочества полк вышел из Стрельной 2 февраля 1807 года по Рижскому тракту. Его высочество цесаревич хотя командовал всем гвардейским корпусом, но в звании шефа нашего полка шел с нами, верхом перед полком, не оставляя полка до самой прусской границы.

Началась для меня новая жизнь – и самостоятельность! Одно существо в мире пролило слезы при прощании со мною – добрая сестра моя Антонина, которую я любил более всей моей родни, потому что жил с нею вместе почти неразлучно от первого детства до выпуска моего в офицеры, и потому что у нее была ангельская душа. «Береги себя, друг мой! – сказала она мне сквозь слезы. – Ты еще так молод!» И точно, я был дитя: мне был только семнадцатый год от роду! Школьные идеи вертелись у меня в голове, и я отвечал преважно спартанским выражением: с щитом или на щите! [867]Теперь мне смешно, когда я подумаю об этом! Бедный корнет, я думал, что и мой меч должен иметь свое значение на весах всемирной политики! Все же лучше, если человек принимается за дело с любовью! Один энтузиаст – искра, а сто тысяч энтузиастов – Везувий!

(1)Его императорское высочество великий князь цесаревич Константин Павлович во время пребывания своего в Витебске, при возвращении из Варшавы [868], занимал дом господина генерал-губернатора, генерала от инфантерии князя Хованского и однажды, осматривая его библиотеку, остановился перед русским отделением книг и, вспомнив обо мне, спросил князя, знает ли он меня лично. На утвердительный ответ князя его высочество благоволил отнестись обо мне в самых лестных выражениях, которые переданы были мне князем. Прежде свидания с князем Хованским я получил следующее письмо от адъютанта его, г. Мызникова (которого я тогда не имел удовольствия знать лично). Письмо это с соизволения высшего начальства было напечатано в № 229 «Северной пчелы» 1831 года [869].

«Хотя я и не имею чести пользоваться личным с Вами знакомством и знаю Вас только как автора, которому обязан многими приятными впечатлениями, но, несмотря на то, рад уведомить Вас об одном обстоятельстве, которое, без сомнения, доставит Вам большое удовольствие. Меня наиболее к сему поощряет сделанное мною замечание, что нередко писатели, которые имеют полное право быть уверенными в благодарности, а следовательно, и любви читающей публики, не всегда бывают, кажется, совершенно в том уверены. Излишняя ли скромность тому виною или журнальные Фрероны [870], которые свистят хорошо, но петь, к прискорбию и печали, не умеют . Самый решительный талант может иногда смутиться, самый твердый характер иногда поколеблется, когда какой-нибудь записной писака во всеуслышание возгласит: мы рассматривали сочинение такого-то автора, и нам не нравится в нем то или другое; мы советуем ему, и пр. и пр., и автор в грустный час своей жизни может даже принять такие возгласы от лица всей публики, тогда как она и не грезила выбирать некоторых господ в свои адвокаты! Но перо брошено, время улетело, и автор, и публика в потере: первый в стяжании новых похвал, вторая – в удовольствии от интереса хорошей книги. Впрочем, может быть, я увлекся слишком далеко. Позвольте приступить к самому делу.