Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Блаженной памяти его императорское высочество Константин Павлович, во время краткого, но незабвенного пребывания в последние дни жизни своей в Витебске, занимать изволил, как известно, дом генерал-губернатора и пользовался находящеюся в оном библиотекою князя Н. Н. Хованского. Из множества избранных в этой библиотеке книг в особенности заслужил лестное внимание его высочества последний Ваш роман “Петр Иванович Выжигин” [871]. Эта книга была и последним чтением покойного цесаревича; с изъявлением особенного удовольствия она была читана его императорским высочеством два раза .

Да утешит Вас сие известие под сельским кровом мирного Карлова и да подвигнет к новым трудам на занимаемом Вами с честию поприще русского литератора! Чего искренно желает Вам, и пр. В. М.

(2) Письма Василия Михайловича Головнина к Петру Ивановичу Рикорду (ныне адмиралу) из японской тюрьмы [872].

Письма сии вполне характеризуют геройский дух русского моряка. Если б подобное событие случилось в Древнем Риме, то Головнин был бы прославлен, как Регул! Слава царя русского, слава отечества, нежная дружба к П. И. Рикорду, чувство долга возвысили сильную и благородную душу незабвенного В. М. Головнина до энтузиазма, и он, находясь в самом бедственном положении, явил героизм, достойный сохраниться в потомстве. Подлинники писем на японской бумаге хранятся у П. И. Рикорда [873]. Счастливым себя почитаю, что я удостоился заслужить внимание В. М. Головнина и пользовался его особенною благосклонностью [874], что засвидетельствует единственный и верный друг его П. И. Рикорд. Характеристику Головнина сообщу на своем месте.

Любезный друг Петр Иванович! Кажется, японцы начинают понимать всю истину нашего дела и уверяться в миролюбивых расположениях России, а также и в том, что поступки Хвостова были самовольны, без ведома начальства и к большому неудовольствию государя [876]; но им нужно на сие формальное уверение от начальника какой-нибудь нашей губернии или области, с приложением казенной печати. Есть даже надежда думать, что они, уверившись в расположении России, войдут с нами в торговые связи; ибо теперь они понимают коварные поступки голландцев [877]: мы им сказали о письме, перехваченном англичанами, в котором голландские переводчики хвастают, что успели в Нагасаки поссорить Резанова с японцами. Но вы должны знать, что о поступках Хвостова Федор Федорович [878]открыл им всю сущую правду, т. е. что Резанов, будучи вспыльчивого нрава и огорчась отказом в Нагасаки, дал ему приказ напасть с компанейскими судами на их селения, но после, одумавшись, что он без государя не в праве это сделать, отменил оный; однако ж Хвостов, отчаянный человек [879], последний приказ пренебрег, а первый исполнил и, пришед в Камчатку, сказал, что действовал по повелению Резанова, почему Кошелев его и не арестовал; но после второго грабежа он и Давыдов в Охотске были взяты под арест, откуда они бежали. Вину их государь по благости своей повелел [880]им заслужить на войне, где они в больших опасностях себя отличили, а возвратясь в Петербург, утонули в Неве [881]; Резанов с горести умер в Красноярске, ехав в Петербург. О походе нашем г. Мур дал им также верный и подробный отчет, хотя они того и не требовали; он даже сказал им о паспорте, взятом в Англии, о задержании на мысе Доброй Надежды, об уходе нашем оттуда, о походе в Америку [882]и о том, что нам велено было описать принадлежащие России те Курильские острова, кои кончаются Урупом [883], потом Татарский берег [884]и возвратиться морем в Петербург, зайдя по пути в Кантон [885], и что, описывая сии острова [886], зашли мы к ним по письму, данному нам на Итурупе, куда послали мы шлюпку, считая оный за другой остров и не зная, что там есть японцы [887]. Итак, если будете сноситься с ними, то с нашей стороны нужно говорить действительную правду, откровенно, но будьте на всякий случай осторожны и не иначе переговаривайтесь, как на шлюпке, далее пушечного выстрела от берега; притом не сердитесь на японцев за медленность в решениях и ответах; мы знаем, что у них и свои неважные дела, которые в Европе кончили бы в день или два, тянутся по месяцу и более. Вообще же я вам советую не выпускать из вида четырех главных вещей: иметь осторожность и терпение; наблюдать учтивость и держаться откровенности; от благоразумия ваших поступков зависит наше избавление и немалая польза для отечества. Я надеюсь, что теперешнее наше несчастие возвратит России ту выгоду, которую она потеряла от неудачного посольства вспыльчивого г. Резанова [888]. Но если паче чаяния дела возьмут другой оборот, то как можно вернее, подробнее и обстоятельнее отберите мое мнение по сему предмету от посланного матроса и доставьте оное правительству, а также не худо и с сего письма копию к оному препроводить. Обстоятельства не позволяют посланного обременять бумагами, и потому мне самому на имя министра писать нельзя; но знайте: где честь государя и польза отечества требуют – я там жизнь мою в копейку не ставлю, а потому и вы меня не должны щадить в таких случаях [889]. Умереть мне все равно – теперь, или лет через 10, или 20 после! Прошу тебя, любезный друг Петр Иванович, написать за меня к моим братьям и друзьям; может быть, мне еще определено судьбою с ними видеться, а может быть, нет. Скажи им, чтобы в сем последнем случае они не печалились и не жалели обо мне. Я желаю им счастия! Когда узнаю точно [890], что возвращение мое невозможно, я решусь непременно положить конец моей жизни; по моему мнению, все равно: быть убиту на сражении или от злодейской руки, утонуть в море или покойно умереть в постеле – все одна смерть, только в разных видах! Еще прошу тебя [891], ради Бога, не позволяй к нам никому писать и ничего не посылай, чтоб нам здесь не докучали вопросами и переводами; а напиши ко мне сам маленькое письмецо о вашем решении, которое в знак получения сей записки начни следующими словами: «Поклоны твои, любезный друг Василий Михайлович, получены нами весьма исправно». Посланному матросу прошу тебя дать из оставшегося после меня имения 150 рублей и сказать [892], что если Бог меня возвратит, то дам ему еще 350 рублей. Товарищам нашим, господам офицерам, мое усердное почтение и команде поклон. Я много чувствую и благодарю вас за великие труды, которые вы принимаете для нашего избавления. Велит ли Бог мне иметь когда-нибудь счастие изъявить вам признательность мою более действительным образом, нежели одними словами! Прощай, любезный друг Петр Иванович, и вы все, любезные друзья; будьте здоровы, покойны и счастливы! Может быть, это последнее мое к вам письмо. Преданный вам Василий Головнин. Апреля 12-го [893], 1813.