Джеймс Купер - На суше и на море. Сатанстое (сборник)

Гурт поспешил предложить руку одной из дочерей хозяина дома, сын мистера Кюйлера повел Аннеке к ужину, а я должен был удовольствоваться оставшейся барышней, кажется тоже родственницей хозяев.

Надо отдать должное справедливости, наспех приготовленный ужин был превосходным и, пожалуй, не уступал первому. Хозяин дома всячески старался показать нам, что мы все прощены и что теперь мы у него желанные гости; мы старались ему помочь в этом со своей стороны, хотя я не могу сказать, что чувствовал себя вполне уверенно.

Мистер Кюйлер, желая показать, что он смотрит на всю эту проделку, как на шутку, от души смеялся и подтрунивал над случившимся. Мистер Вордэн очень мило отшучивался, и мэр был им совершенно очарован.

Видя, что Гурт не совсем в своей тарелке, мэр, желая показать ему свое расположение, сказал:

– Гурт, налейте себе вина и чокнитесь со мной или выпейте за здоровье одной из присутствующих дам!

– Я уже пил, мэр, сегодня, за здоровье одной из них, и за ваше я выпью с удовольствием. Но прежде я должен сказать, что мне очень неудобно за мою глупую проделку; в оправдание могу сказать только то, что вам известно, какие мы бесшабашные головы: все мы – молодые олбанийцы, и как только задето наше самолюбие, нам необходим ужин…

– То в таком случае что же делают, расскажите нам, мой милый, это может нам пригодиться! Впрочем, теперь я знаю: его добывают у соседей! Но скажите, почему у вас появился столь внезапный аппетит на стряпню моей кухарки? Разве кухарка Ван-Брюнта не могла вам приготовить такой же ужин?

– Она не только могла, но и приготовила нам прекрасный ужин, но он внезапно исчез бесследно, и мне неизвестно, как и кем он похищен; откровенно говоря, у нас не оставалось иного выбора, кроме вашего ужина. У нас были приглашенные, вот эти господа, и нам нечего было предложить им, мы их пригласили на ужин, а ужина не было. На беду, один из наших негров проходил мимо вашей кухни, почувствовал чудесный запах и сообщим мне об этом. И вот под влиянием излишнего стремления к гостеприимству я и решился лишить вас ужина.

– А, так это под влиянием духа гостеприимства вы отправляете ваших гостей зарабатывать себе ужин наставительными проповедями, а сами опустошаете чужие кастрюли!

– Опустошать кастрюли нам не пришлось, все продукты уже были выложены на блюда, и мы забрали блюда вместе с продуктами, эти же господа были мной введены в заблуждение, чтобы не сказать, обмануты, как и ваша Доротея. Я их убедил, что мы отбираем отнятый у нас наш же ужин, а что в этом доме живете вы, они этого не знали. Я не могу допустить, чтобы ни в чем не повинные люди были замешаны в том, где только один я виновный.

После этого чистосердечного признания лица всех присутствующих сразу посветлели. Аннеке испытующе взглянула на Гурта, желая убедиться, что говорит правду, и после этого лицо ее засветилось ее обычной милой улыбкой, и она, обратившись ко мне, осведомилась о здоровье моей матушки. Мы сидели как раз напротив друг друга, так что разговаривать нам было удобно; кроме того, все перекидывались шутками, и в столовой было очень шумно.

– Здесь, в Олбани, совершенно другие обычаи, чем у нас в Нью-Йорке, как вы успели убедиться, – сказала она.

– Не знаю, на что вы намекаете, на утреннее происшествие или на вечернее? – спросил я.

– На то и на другое, если хотите, – улыбаясь, ответила Аннеке, – эти обычаи одинаково странны для нас.

– Поверьте, мисс Мордаунт, я весьма огорчен всем случившимся, – сказал я.

– Ну, мы поговорим об этом в другой раз, – улыбнулась Аннеке, и так как все встали из-за стола, то встала и она.

Поблагодарив хозяина, все стали прощаться, так как было уже поздно. Прощаясь со мной, Герман Мордаунт пригласил меня к завтраку на следующее утро к девяти часам и поручил мне передать его приглашения Дирку.

Когда мы вышли на улицу и вдвоем с мистером Вордэном направились к гостинице, он сказал мне:

– А знаешь ли, Корни, я боюсь, что новый приятель, пожалуй, окончательно скомпрометирует нас.

– А мне показалось, что вы им очарованы.

– Да, он мне нравится, я этого не отрицаю. Но я, главным образом, сошелся с ним из политических целей, я опасался, что надо мной станут подтрунивать, и хотел заручиться поддержкой в местном обществе.

– Ну а я, помимо всякой политики, полюбил этого славного Гурта и останусь ему верен, хотя он уже дважды поставил меня в неудобное положение. Это славный малый, чистосердечный и откровенный, любящий жизнь и беззаботно веселый.

На этом мы закончили свой разговор и пошли спать.

На другой день я отправился к Герману Мордаунту настолько рано, насколько только позволяло приличие. Меня провели в маленькую гостиную, где не было никого, но на диване лежал тот самый красный шарф Аннеке, который был на ней в памятный день Пинкстера; вместе с этим шарфом лежала пара крошечных дамских перчаток, таких прелестных, что я не мог устоять против искушения взять их и поднести к своим губам. В этот момент я услышал совсем близко возле меня шаги; поспешно положив перчатки на прежнее место, я обернулся и увидел Аннеке; она смотрела на меня с таким милым выражением лица, что я едва сдержался, чтобы не кинуться перед ней на колени и просить ее быть моей женой.

– Что вам так понравилось в этих перчатках Мэри Уаллас? – спросила она, стараясь скрыть лукавую улыбку.

– Мне показалось, что они издают столь восхитительный запах, и я хотел убедиться…

– Вероятно, они пахнут лавандой, которой мы, женщины, имеем привычку душить перчатки и платки. Но что за странного приятеля вы себе выбрали в Олбани, мистер Литтлпейдж, и как это случилось?

– Вы питаете антипатию к Гурту Тэн-Эйку?

– Антипатию? К такому славному, чистосердечному и скромному во всех отношениях человеку! О нет, такого брата могла бы пожелать себе каждая сестра, хотя у него, конечно, есть и кое-какие недостатки.

– Но мне кажется, что, несмотря на все его безрассудства, он пользуется общим расположением дам, а разве мисс Мэри Уаллас не расположена к нему?

Взгляд Аннеке ясно сказал мне, что я был нескромен, и я поспешил извиниться.

– Вы должны сознаться, Корни, что ваши подвиги на салазках были довольно смешны и что вы можете этому радоваться.

– Я с вами вполне согласен, Аннеке, – ответил я, – тем не менее я счастлив, что это катание на санках вам кажется более важным, чем история с ужином.

– Да, если бы мэр был не столь мил, эта история могла бы стать весьма неудобной! – И Аннеке искренне рассмеялась.

– Даю вам слово, что этот сумасшедший, но славный Тэн-Эйк воспользовался моей неосведомленностью, в этом отношении я действовал, совершенно не зная, что я делаю. Бога ради, скажите мне, могу ли я надеяться заслужить ваше прощение? – И я протянул ей руку.