Джованфранческо Страпарола - Приятные ночи

Андольфо всё ещё не понимал благородного замысла, сокрытого в благожелательном сердце брата, и всё ещё не догадывался об искусно расставленной сети, в которую тот задумал его завлечь. И ещё больше злясь и сердясь на брата, он обратился к нему с такими словами: "Разве я не говорил тебе, Эрмакора, чтобы ты сам, будучи старшим братом, определил наши доли? Почему ты не сделал этого? Разве ты не обещал удовлетвориться решением, которое будет принято мною? Почему же ты ныне нарушаешь своё обещание?" Эрмакора ответил: "Брат мой бесценный, если, поделив добро, ты предложил мне мою часть, и она не равна твоей, то почему я не должен на это жаловаться?" Тогда Андольфо спросил: "Есть ли в доме такая вещь, от которой я бы не выделил тебе равной доли?" Эрмакора ответил, что такая вещь существует. Андольфо утверждал, что такой вещи нет, Эрмакора утверждал, что такая вещь есть. "Я хотел бы знать, - сказал, наконец, Андольфо, - в чём допустил я ошибку, из-за которой доли получились неравные". На это Эрмакора ответил: "Ты ошибся, брат мой, в самом важном и главном".

И, так как Эрмакора увидел, что Андольфо всё больше и больше распаляется гневом и, если так пойдёт дальше, может вспыхнуть безобразная ссора, угрожающая как чести, так и жизни обоих, он тяжело вздохнул и сказал: "Ты говоришь, о, любезный брат, что сполна выделил мне то, что, по справедливости, должно стать моим, а я отрицаю это и яснее ясного докажу мою правоту, так что ты сможешь увидеть её воочию и даже прикоснуться к ней своею рукою. Скажи, пожалуйста, - и пусть твой гнев попритихнет, - когда ты привёл в дом Касторию, твою обожаемую жену и дорогую мою свояченицу, не владели ли мы нашим добром по-братски?" - "Так". - "Не взяла ли она на себя заботы по ведению дома, к нашему общему благу?" - "Так". - "Не родила ли она столько детей, сколько ты видишь вокруг себя? Не появились ли они на свет в этом доме? Не несли ли мы сообща расходы на содержание её и детей?" Андольфо остолбенел, вслушиваясь в ласковые слова брата, и не мог понять, куда он клонит. "Ты, брат мой, - говорил Эрмакора, - разделил ваше добро, но ты не разделил жены и детей и не дал мне моей доли от них.

Не принадлежат ли они частично и мне? Что буду я делать без обожаемой свояченицы и милых племянников? Итак, отдай мою долю твоей жены и твоих детей и затем ступай себе с миром, ибо я удовольствуюсь этим. А если поступишь иначе, то я, право, не знаю, возможен ли вообще раздел между нами. И, если случайно - от чего избави нас боже! - ты не пожелаешь согласиться на это, клянусь, что призову тебя на суд земной и потребую правосудия, а если не добьюсь его от суда земного, заставлю тебя предстать перед судилищем самого Христа, для которого не существует ничего тёмного и неясного". С неослабным вниманием слушал Андольфо брата; до глубины души поражённый его словами, он размышлял о том, с какой сердечною нежностью изливаются они из живого источника безграничной любви. Вконец потрясённый, он долгое время не мог собраться с духом и найти нужный ответ. Всё же понемногу он совладал с собой: очерствевшее сердце его смягчилось, он пал на колени и произнёс: "Безгранична была моя слепота, безгранично моё заблуждение, но ещё безграничнее оказались твоё благородство и твоя человечность.

Теперь я постиг всё безрассудство моего заблуждения, теперь я вижу, какова была моя слепота, теперь я отчётливо понимаю, сколь непроницаемо чёрная туча обволакивала мой грубый ум. Нет на свете такого бойкого, такого проворного языка, который сумел бы выразить, до чего я достоин самой суровой кары, и нет наказания, столь жестокого и столь лютого, которого я бы не заслужил. Но, так как в душе твоей столько милосердия и доброты и столь велика любовь, которую ты мне выказал и всегда выказывал, я приникаю к тебе, как к животворному источнику, и прошу у тебя прощения за все мои вины; обещаю никогда не разлучаться с тобою, но пребывать с женой и детьми в беспрекословном повиновении твоей воле и хочу, чтобы ты располагал ими, как если бы они родились от тебя". Обливаясь слезами, братья заключили друг друга в объятия, и примирение их было столь полным и искренним, что в последующем между ними не случалось больше размолвок, и свой век они дожили в таком безмятежном покое и мире, что после их смерти дети и внуки Андольфо стали обладателями огромных богатств.

Собравшимся очень понравилось жалостное повествование о происшедшем между двумя любящими друг друга братьями, и оно было до того трогательным, что заставило поплакать не только дам, но и мужчин, погрузив и тех и других в размышленья о том, сколь неколебимой была любовь Эрмакоры к его брату Андольфо, а также о том, с какой непреклонностью и вместе с тем мягкостью склонил он упрямую душу брата, поборов упорнейшее сопротивление злобной судьбы. Но, так как рассудительная Синьора заметила, что и мужчины и дамы, пролив скатившиеся слёзы, принялись уже утирать глаза, она, подав знак рукой, пригласила всех успокоиться и замолкнуть, после чего повелела Лионоре предложить ещё подобающую загадку, и та смиренно и покорно прочла нижеследующее:

После того как Лионора произнесла загадку, встретившую у всех немалое одобрение, один из присутствовавших поднялся со своего места и объявил, что он докопался до сути, но объяснение его оказалось неудачным и весьма далёким от истинного. Выслушав его, Лионора слегка усмехнулась и дала своей загадке такое истолкование. Один ни в чём не виновный старец, вопреки справедливости, был брошен в темницу и осуждён на смерть. Ему не давали никакой пищи, дабы он умер с голоду, но его посетила дочь и покормила своею грудью { 136 136 ...покормила своею грудью. - Этот сюжет восходит к сочинению Валерия Максима (I в. н.э.) "Factorum et dictorum memorabilium libri novem" ("Девять книг достопамятных деяний и изречений"). Он был широко использован в литературе и живописи. В Государственном Эрмитаже хранится картина Рубенса "Отцелюбие римлянки", написанная на этот сюжет. }. Таким образом, будучи дочерью, она стала матерью, кормящей того, кто её породил. Объяснение загадки, приведённое Лионорой, понравилось не меньше рассказанной ею жалостной повести. И, дабы другие могли приступить к своим сказкам, она отправилась на своё место, отдав всем должный поклон. Тогда Изабелла, которой выпала последняя очередь повествовать в эту ночь, встала и с весёлым лицом начала говорить.