Джованфранческо Страпарола - Приятные ночи

Пока Тия произносила своё заклинание и трясла грохотом, она не сводила глаз с двери и делала знаки Марсильо, стоявшему позади неё, чтобы он немедленно улепетывал. Но юноша, не привыкший к подобным делам и не располагавший в них опытом, не понимал её знаков и не догадывался, чего ради Тия беспрерывно их подаёт, и не трогался с места. И так как Чекато вознамерился было встать на ноги, поскольку лежать без движения на полу ему основательно надоело, он обратился к Тии с такими словами: "Ну, так как, у тебя уже всё?" Но Тия, которая видела Марсильо всё там же, позади двери, накинулась на Чекато, вскричав: "Погодите, чёрт вас возьми! Разве не говорила я вам, что заклинание мне надобно произнести целых три раза? Или вам хочется испортить всё дело и поэтому вы решили подвигаться?" На это Чекато сказал: "Нисколько, нисколько". И он снова улёгся на пол, и Тия во второй раз произнесла заклинание, сделав это совсем так же, как в первый.

Поняв, наконец, чего от него хотят и как нужно ему поступить, Марсильо выскользнул из-за двери и пустился во всю прыть наутёк. Увидев, что Марсильо выбрался уже из их дворика, Тия окончила налагать заклятие на ястреба и позволила мужу приподнять с пола свой нос, и Чекато вместе с нею разгрузил с телеги муку, которую привёз с мельницы. Выйдя из своего дворика и следя за Марсильо, который резво бежал вдалеке, Тия принялась кричать с такой силой, какой только достало у её глотки: "Прочь, прочь, проклятущая птица! Прочь, прочь! Если ты отважишься сюда сунуться, если отважишься сунуться, вот тебе моё слово, вот моё слово, я заставлю тебя убраться отсюда не иначе, как поджав хвост. Прочь, тебе говорю. Ну, не жаднюга ли эта подлая птица? Неужто эта гнусная тварь опять сюда направляется? Уж ты у меня хлебнешь горюшка!" И всякий раз, как прилетал ястреб и падал камнем на двор, чтоб унести цыплёнка, он сначала сшибался с наседкой, и наседка учиняла ему такое заклятье, что он улетал, поджав хвост, и больше не возвращался, и у него пропадала охота нападать на цыплят Чекато и Тии.

Так занятна и смешна была рассказанная Тревизцем сказка, что дамы и кавалеры разразились безудержным смехом, и им казалось - ещё немного, и он их разорвёт. И во всём обществе не было никого, кто бы не признал всей душой, что речь Тревизца была самой что ни на есть деревенской речью. Когда смех наконец прекратился, Синьора обратила к Тревизцу своё ясное и приветливое лицо и молвила так: "В этот вечер, синьор Бенедетто, вы доставили нам поистине бесконечное наслаждение и, совершенно не отклоняясь от истины и не преувеличивая ваших заслуг, мы можем заявить в один голос, что ваша сказка ничуть не уступает сказке Молино. Однако чтобы удовлетворить нас, равно как и это почтенное общество, вы предложите нам, если это не будет вам в тягость, также загадку, которая окажется, разумеется, столь же приятной, сколь и прекрасной". Тревизец, выслушав выраженное Синьорою пожелание, не захотел противиться её воле и, встав и нисколько не мешкая, звонким голосом начал читать вот такую загадку:

После того как Тревизец на деревенский лад и отлично подражая деревенскому говору, прочёл положенную ему загадку, мало кем, а вернее, никем не понятую, он разъяснил её, чтобы она стала понятной всякому, сказав всё на том же своём наречии нижеследующее: "Дабы вас не задерживать, почтеннейшие и досточтимые, и не томить промедлением, спрошу вас прямо, уразумели ли вы, что означает моя загадка? Если нет, я её вам растолкую. "Ходит туда и сюда мессер Иго" - эти слова подразумевают ярмо, которым на пастбище укрощают строптивых быков, и оно движется вверх и вниз по полям и по тропам и видно всем и каждому. "Стоящие с одного и другого боку" - два сопряжённых вместе быка, а тот, кто четверых потчует по спине, - это волопас, идущий с палкой за быком, у которого четыре ноги и которого он ею потчует. А всё вместе, сообщу вам по дружбе, - ярмо и ничто другое". Разъяснение деревенской загадки всем чрезвычайно понравилось, и всякий, все ещё не переставая смеяться, превознёс его похвалами.

Тут Тревизец, который хорошо помнил, что повествовать в этот вечер оставалось лишь очаровательной Катеруцце, устремив просительный взгляд на Синьору, сказал: "Не из стремления нарушить закрепленный порядок и навязать вашему высочеству свою прихоть - нет и нет, ведь вы - моя владычица и, больше того, государыня { 108 108 Четверть - сосуд ёмкостью в четверть ведра (примерно 3,1 л). }, но только затем, чтобы уважить достойное и законное желание этого любезного общества, обращаюсь к вашей светлости со всепокорнейшим и смиренным ходатайством и, если вы соблаговолите к нему снизойти, буду бесконечно удовлетворён и обрадован разделить с вами наши обязанности, рассказав со свойственным вам изяществом какую-нибудь сказку, которая усладила бы нас и доставила нам развлечение. И если я, может статься, в этом моём обращении к вам позволил себе - сохрани боже! - недопустимую для моего ничтожества дерзость, умоляю даровать мне ваше милостивое прощение, ибо привязанность и любовь, которые я питаю к великолепному собранию нашему, явились главнейшей причиной моей просьбы". Выслушав учтивую просьбу Тревизца, Синьора вначале опустила глаза долу, но не из робости и стыдливой скромности, а потому, что по многим причинам считала, что ей подобает скорее слушать, чем повествовать самой. Затем, мило улыбаясь и придя в веселое настроение, она устремила на Тревизца лучистый взор и промолвила: "Синьор Бенедетто, хоть ваша просьба для меня лестна и мне приятна, всё же вам не следовало выступать здесь в качестве столь настоятельного просителя, ибо задача повествовать в большей мере обязанность этих девиц, нежели наша.

И посему, извините великодушно, если мы не склонимся к вашим лестным для нас пожеланиям, и Катеруцца, которой в эту ночь предуказана жребием пятая очередь, выступит со своей сказкой вместо меня". Оживлённое и возбуждённое общество, жаждавшее послушать Синьору, поднялось на ноги и принялось горячо поддерживать просьбу Тревизца, умоляя её явить им своё благорасположение и оказать любезность, отложив в сторону заботу о поддержании собственного достоинства, ибо время и место дозволяют каждому, каким бы достоинством ни был он облечён, свободно и беспрепятственно рассказывать всё, что ему заблагорассудится. Выслушав столь почтительные и смиренные просьбы, Синьора, дабы не казалось, что она нисколько не считается с ними и ни во что их не ставит, а также потому, что ей и самой захотелось того же, в конце концов с улыбкой сказала: "Раз вам так угодно, я, чтобы удовлетворить вашу общую просьбу и закончить эту ночь моей сказочкой, охотно соглашаюсь". И больше не отказываясь и не отговариваясь, она весело начала свою сказку так.