Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Об этом я и думать-то не хотел — и однако ж, ни о чем другом почему-то не думал. Становилось все темнее, темнее — самое милое дело, чтобы улизнуть, да только поди, улизни: тот здоровяк, Хайнс, держал меня за руку так крепко, что и Голиар позавидовал бы. Он, видать, шибко разволновался — волок меня до того быстро, что мне в прискок бежать приходилось.

Добралась наша толпа до кладбища и растеклась по нему, что твой паводок. А когда подступилась к могиле, выяснилось, что лопат они с собой чуть не сотню прихватили, а фонаря ни одного. Ну, они все равно копать начали — при свете молний, — послав кого-то за лампой в ближайший дом, до которого оттуда с полмили было.

Копали они и копали, как нанятые, а тем временем совсем уж стемнело, и дождь хлыстал, и ветер выл и ревел, и молнии сверкали все чаще, и бухал гром, но никто этого, похоже, не замечал, все были заняты делом; и в один миг можно было увидеть каждое из лиц в толпе и плывущие над могилой лопаты с землей, а в следующий мрак стирал все дочиста и становилось совсем ничего не видать.

И наконец, вытащили они гроб и крышку отвинтили, и началось столпотворение и давка — каждый лез вперед, чтобы увидеть труп своими глазами; а тьма уже стояла такая, что страшней и страшней становилось — полная жуть. Хайнс тоже проталкивался вперед и тянул меня за руку так, что чуть с корнем ее не выдрал, — он, по-моему, забыл о моем существовании напрочь, до того разволновался и распыхтелся.

И вдруг молния облила все белым светом и кто-то завопил:

— Мать честная, да у него ж на груди мешок с золотом!

Хайнс аж завыл, да и все остальные тоже, — он выпустил мою руку и рванулся вперед, посмотреть, а уж как я оттуда выбрался и оказался на темной дороге, этого никто вам не скажет, и я в том числе.

Вся дорога была в полном моем распоряжении и я просто летел по ней — ну, не совсем в полном, еще ею владела сплошная темень, и посверки молний, и шум дождя, и порывы ветра, и раскаты грома. Но несся я по ней очень быстро, не сомневайтесь.

Добежав до города, я никого не увидел — гроза же, кто из дому наружу полезет? — и потому не стал связываться с боковыми улочками, а попер прямо по главной и, приближаясь к нашему дому, только на него и глядел. Никакого света в нем видно не было, все темно — и так мне вдруг обидно стало, так тоскливо — уж и не знаю сам, почему. И вдруг, я уже мимо дома пробегал, в окне Мэри Джейн загорелся свет! и сердце мое словно раздулось, я даже испугался, что оно лопнет, а спустя секунду дом остался у меня за спиной, в темноте, и я понял, что никогда больше перед собой его не увижу, никогда в жизни. Она была лучшей девушкой, какую я когда-либо знал, и самой храброй.

Отойдя от городка на расстояние, с которого никто уж заметить меня не смог бы, я принялся искать лодку, чтобы доплыть до острова, и первый же проблеск молнии показал мне такую, которая не на цепи стояла, — привязанный всего лишь веревкой челнок, — и я запрыгнул в него и оттолкнулся от берега. До острова было не близко — середина реки все-таки, — но я не терял попусту времени и, добравшись до плота, умаялся настолько, что мне хотелось лишь одного — полежать на нем, отдуваясь, да вот позволить себе я это не мог. И не позволил. Едва запрыгнув на плот, я закричал:

— Уходим, Джим, отчаливай! Хвала небесам, мы избавились от них!

Джим выскочил из шалаша, бросился, раскрыв объятия, ко мне, радость переполняла его, — но тут опять полыхнула молния, и сердце мое подскочило чуть не до горла, а сам я навзничь повалился за борт: я ж забыл, что Джим был одновременно и старым королем Лиром, и утопшим А-рабом и, как увидел его, у меня с перепугу в глазах потемнело. Однако Джим вытащил меня из воды и принялся обнимать, благословлять и так далее, до того он был счастлив, что мы сбыли с рук короля с герцогом. Но я сказал:

— Отложи-ка ты это до завтрака, ладно? Отвязывайся и поплыли!

И через пару секунд плот уже скользил по воде, и какое же это было счастье: снова оказаться свободным — ни с кем ты не связан, никто тебя не донимает, ты просто плывешь по огромной реке. Я даже в пляс пустился, подпрыгивал, стукая пяткой о пятку, — раз, другой — просто удержаться не мог; однако на третьем подскоке заметил кое-что слишком мне знакомое и даже дышать перестал и вслушался, ожидая: и точно, когда над рекой пролетела новая молния, я увидел нашу парочку, налегавшую на весла так, что ялик их аж гудел! Нас нагоняли король и герцог.

Я понял, что все пропало, и плюхнулся на доски плота, — а что мне еще оставалось? Не плакать же.

Едва они забрались на плот, король подскочил ко мне, схватил за ворот, тряхнул и говорит:

— Улизнуть от нас надумал, щенок! Устал от нашего общества, а?

Я отвечаю:

— Нет, ваше величество, мы вовсе не… пожалуйста , не надо так, ваше величество!

— Ну, говори, куда это ты намылился, или я из тебя все кишки вытрясу!

— Я вам все как есть расскажу, ваше величество, честное слово. Понимаете, мужчина, который меня туда вел, он очень добрый оказался и все говорил, что у него был сын почти моих лет, что он умер в прошлом году, и как ему жаль мальчика, попавшего в такую ужасную беду; ну а когда все ошалели, отыскав золото, и бросились к гробу, посмотреть, он и шепнул мне: «Улепетывай, не то тебя непременно повесят!» — я и сбежал. Решил, что оставаться там не стоит — сделать я все равно ничего не могу, а в петле болтаться, если можно удрать, мне не хотелось. И бежал во весь дух, пока челнок не увидел, а как доплыл до плота, сказал Джиму, чтобы он поторапливался, иначе меня поймают и опять же повесят, сказал, что вас и герцога, наверное, и в живых уже нету, и до того уж мне вас жалко было, и Джиму тоже, и я ужасно обрадовался, когда увидел, как вы плывете, а если не верите, спросите у Джима.

Джим подтвердил, что так оно и было, однако король велел ему заткнуться и сказал:

— Ну да, очень на то похоже! — и тряханул меня еще разок и добавил, что хорошо бы меня утопить

А герцог говорит:

— Оставьте мальчишку в покое, старый идиот! Сами-то вы иначе себя повели, а? Расспрашивали о нем , когда вам удалось на свободу вырваться? Что-то не припоминаю.

Ну, король отпустил меня и давай костерить этот город и всех его обитателей. Но герцог и тут его перебил:

— Вы бы лучше себя как следует обложили, вы этого больше заслуживаете. С самого начала ничего умного не сделали, если не считать того, что вам хватило хладнокровия и наглости наврать насчет синей стрелки. Вот это было умно — и смело, эта выдумка нас и спасла. Кабы бы не она, сидели бы мы с вами в тамошней кутузке, пока не приплыл бы багаж англичан, а после — настоящая тюрьма, можете не сомневаться! А ваша уловка заставила их попереться на кладбище, а там золото оказало нам услугу еще и большую, потому что, если бы это дурачье не очумело, да не полезло на золото смотреть, спали бы мы с вами сегодня в галстуках, которым сносу не бывает, и дольше, чем нам хотелось бы.