Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

<10 л ѣтъ посл ѣтого дня, какъ было написано это письмо, я им ѣлъ его въ рукахъ. Много разъ перечелъ я его, много провелъ часовъ, размышляя о немъ и стараясь понять то, что чувствовала maman въ то время, какъ она его писала, и много, много пролилъ надъ нимъ слёзъ — слёзъ печали и умиленія. Вотъ что значило это письмо: тяжелое, грустное предчувствіе со дня нашего отъ ѣзда запало въ душу maman, но она такъ привыкла не думать о себ ѣ, а жить только счастіемъ другихъ, что, предчувствуя несчастіе, она думала только о томъ, чтобы скрыть это предчувствіе отъ другихъ, и молила Бога о томъ, чтобы несчастіе это постигло ее одну. Для нея одной не могло быть несчастія: она жила въ другихъ. Наталья Савишна, которая обожала ее, наблюдала за ея вс ѣми поступками и движеніями и понимала ихъ такъ, какъ наблюдаютъ и понимаютъ только т ѣ, которые страстно любятъ, говорила мн ѣ, что она вскор ѣпосл ѣнашего отъ ѣзда зам ѣтила перем ѣну въ maman. Она была какъ будто весел ѣй, безпрестанно занималась ч ѣмъ-нибудь, не сиживала, какъ прежде, когда бывало папа у ѣзжалъ, въ его кабинет ѣпосл ѣчаю, не грустила, а очень много читала, играла и занималась д ѣвочками. Когда же занемогла, то, по словамъ Натальи Савишны, только во время бреду безпрестанно молилась и плакала, а какъ только приходила въ себя, то была чрезвычайно спокойна и вс ѣмъ занималась: разспрашивала обо вс ѣхъ подробностяхъ, касавшихся [?] до д ѣвочекъ и даже хозяйства.

Судя по разсказамъ Натальи Савишны и по первой части письма, мн ѣкажется, что ее ужасала мысль, что она будетъ причиною горести для людей, которыхъ она такъ любила; внутреннiй же голосъ предчувствія не переставалъ говорить ей объ ужасномъ будущемъ. Она старалась подавить этотъ голосъ постоянной д ѣятельностью, старалась не в ѣрить ему, однако в ѣрила, потому что старалась скрывать. Люди доброд ѣтельные не ум ѣютъ скрывать своихъ чувствъ; ежели они хотятъ лицемерить, то д ѣлаютъ слишкомъ неестественно. Въ первой половин ѣписьма видно желаніе показать совершенное душевное спокойствіе, когда она говоритъ о Максим ѣ, объ belle Flamande [150] [красавице фламандке] и т. д., но зато въ иныхъ м ѣстахъ, гд ѣона говоритъ о прим ѣчаніи Натальи Савишны, проситъ отца об ѣщаться никогда не отдавать насъ въ казенное заведеніе и говоритъ о весн ѣ, ужасная мысль, которая не оставляла ее, проявляется и д ѣлаетъ странный контрастъ съ подробностями и шутками о приданомъ Любочки и съ словами о весн ѣ. Maman увлекалась въ противуположную крайность: желая скрыть и подавить свое предчувствіе, она забывала, какое для нея могло быть горе не видаться съ отцомъ и съ нами. У maman были странныя понятія о воспитаніи въ учебныхъ заведеніяхъ. Она почитала ихъ вертепами разврата и жестокости, но можетъ быть потому, что я привыкъ чтить ея слова и в ѣрить имъ, они мн ѣкажутся справедливыми. Мысль о томъ, что д ѣти переносятъ побои отъ наставниковъ въ такихъ заведеніяхъ, въ особенности ужасала ее. Изъ моихъ дядей (братьевъ maman) одинъ воспитывался въ учебномъ заведеніи, другой дома. 1-й умеръ челов ѣкомъ хилымъ, развратнымъ; другой самымъ доброд ѣтельнымъ. Должно быть этотъ прим ѣръ въ своемъ семейств ѣбылъ причиною этого отвращенія. Впрочемъ были и другія основанія, изъ которыхъ она большую часть изложила въ своемъ письм ѣ.>

Maman была очень религіозна, но въ двухъ случаяхъ чувство ея не сходилось съ ученіемъ в ѣры, и эти несогласія всегда были для нея упрекомъ. Она не могла в ѣрить, что со смертью душа перестаетъ любить т ѣхъ, кого любила, и не в ѣрила въ в ѣчныя мученья ада. «В ѣчныя мученья, говорила она, упирая на слово «в ѣчныя» и растягивая его съ ужасомъ и горемъ: этого не можетъ быть». Одно изъ этихъ сомн ѣній она выразила въ письм ѣсвоемъ. Предчувствуя смерть, она разр ѣшила его и уб ѣдилась въ томъ, что не умираютъ чувства. Другое сомн ѣніе, ежели было можно, я думаю, простится ей.

Что вторая часть письма была написана по-Французски, можетъ показаться страннымъ, но надо вспомнить воспитаніе, которое давали д ѣвушкамъ въ начал ѣнын ѣшняго в ѣка. Притомъ у всякаго, который говоритъ одинаково хорошо на 2-хъ или н ѣсколькихъ языкахъ, есть привычка въ изв ѣстномъ дух ѣи н ѣкоторыя вещи говорить и даже думать на одномъ язык ѣ, a другія на другомъ.

Maman уже не было, а жизнь наша шла т ѣмъ же чередомъ — ложились мы спать въ т ѣже часы и въ т ѣхъ же комнатахъ; въ т ѣже часы вставали; утренній, вечерній чай, об ѣдъ, ужинъ — все было въ обыкновенное время, все стояло на т ѣхъ же м ѣстахъ, только ея не было. Я думалъ, что посл ѣтакого несчастія, все должно перем ѣниться, и обыкновенная наша жизнь казалась мн ѣоскорбленіемъ ея памяти. Первыя дни я старался перем ѣнить свой образъ жизни; я говорилъ, что не хочу об ѣдать, и потомъ на ѣдался въ буфет ѣне въ урочный часъ. Когда пили чай, я уносилъ чашку въ офиціянтскую комнату, въ которой никогда не пили чаю. Спать въ старыхъ нашихъ комнатахъ, наверху, мн ѣтоже было ужасно грустно, я почти не спалъ и, наконецъ, попросилъ позволенья перейти внизъ.

Я боялся и удалялся всего, что могло мн ѣслишкомъ ясно напомнить ее. Теперь же я люблю и зову эти воспоминанія — они возвышаютъ мою душу.

Н ѣтъ уже больше такихъ слугъ какъ Наталья Савишна; пропало то с ѣмя, изъ котораго они рождались. Да и перевелись дворяне, которые ихъ формировали. Зато теперь есть щеголи слуги и служанки, которыхъ не узнаешь отъ господъ, которымъ не знаешь, говорить ли «вы» или «ты», которые танцуютъ польку, носятъ золотые часы и браслеты, курятъ папиросы, но сотни такихъ съ часами и браслетами не стоятъ и однаго ногтя Натальи Савишны. Миръ ея праху!

Я отдаю дань общей вс ѣмъ авторамъ слабости — обращаться къ читателю.

Обращенія эти бо̀льшей частью д ѣлаются съ ц ѣлью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мн ѣхочется тоже сказать н ѣсколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою ц ѣлью? Я право не знаю — судите сами.

Всякій авторъ — въ самомъ обширномъ смысл ѣэтаго слова — когда пишетъ что бы то ни было, непрем ѣнно представляетъ себ ѣ, какимъ образомъ под ѣйствуетъ написанное. Чтобы составить себ ѣпонятіе о впечатл ѣніи, которое произведетъ мое сочиненіе, я долженъ им ѣть въ виду одинъ изв ѣстный родъ читателей. Какимъ образомъ могу я знать, понравится ли или н ѣтъ мое сочиненiе, не им ѣя въ виду изв ѣстный типъ читателя? — Одно м ѣсто можетъ нравиться одному, другое — другому, и даже то, которое нравится одному, не нравится другому. Всякая откровенно выраженная мысль, какъ бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазія, какъ бы она ни была нел ѣпа, не могутъ не найдти сочувствія въ какой нибудь душ ѣ. Ежели он ѣмогли родиться въ чей-нибудь голов ѣ, то найдется непрем ѣнно такая, которая отзовется ей. Поэтому всякое сочиненіе должно нравиться, но не всякое сочиненіе нравится все и одному челов ѣку.