Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Она кокетка; н ѣтъ, не кокетка, а любитъ нравиться, даже кружить голову; я не говорю кокетка, потому что или это слово нехорошо, или понятіе, съ нимъ связанное. Называть кокетствомъ показывать голое т ѣло, обманывать въ любви — это не кокетство, а это наглость и подлость. — Н ѣтъ, а желать нравить[ся] и кружить головы, это прекрасно, [221]никому вреда не д ѣлаетъ, потому что Вертеровъ н ѣту, и доставляетъ себ ѣи другимъ невинное удовольствіе. Вотъ я, наприм ѣръ, совершенно доволенъ, что она мн ѣнравится, и ничего больше не желаю. Потомъ, есть умное и глупое кокетство: умное — такое, которое незам ѣтно и не поймаешь преступника на д ѣл ѣ; глупое — напротивъ: ничего не скрыто. И вотъ какъ оно говоритъ: «Я собой не очень хороша, но за то какія у меня ноги! Посмотрите: видите? что̀, хороши?» — Ноги у васъ, можетъ быть, хороши, но я не зам ѣтилъ, потому что вы показывали. — Умное говоритъ: «Мн ѣсовершенно все равно, смотрите вы или н ѣтъ; мн ѣжарко, я сняла шляпу». — Все вижу. — «А мн ѣчто за д ѣло». — У нее и невинное, и умное. —

Я посмотр ѣлъ на часы и всталъ. Удивительно: исключая какъ когда я съ ней говорю, я никогда не видалъ на себ ѣее взгляда и вм ѣст[ ѣ] съ т ѣмъ она видитъ вс ѣмои движенія. — «Ахъ, какіе у него розовые часы!» — Меня очень оскорбило, что находятъ мои брегетовскіе часы розовыми, мн ѣтакъ же обидно показалось [бы], ежели бы мн ѣсказали, что у меня розовый жилетъ. Должно быть, я прим ѣтно смутился, потому что когда я сказалъ, что это напротивъ прекрасные часы, она въ свою очередь смутилась. — Должно быть, ей было жалко, что она сказала в ѣщь, которая меня поставила въ неловкое положеніе. Мы оба поняли, что см ѣшно, и улыбнулись. Очень мн ѣбыло пріятно вм ѣст ѣсмутиться и вм ѣст ѣулыбнуться. Хотя глупость, но вм ѣст ѣ. — Я люблю эти таинственные отношенія, выражающіяся незам ѣтной улыбкой и глазами, и которыхъ объяснить нельзя. Не то, чтобы одинъ другого поня[лъ], но каждый понимаетъ, что друг[ой] понимаетъ, что онъ его понимаетъ и т. д.

Хот ѣлось ли ей кончить этотъ милый для меня разговоръ, или посмотр ѣть, какъ я откажусь, и знать, откажусь ли я, или просто еще играть, [но] она посмотр ѣла на цифры, написанныя на стол ѣ, провела мелкомъ по столу, нарисов[ала] какую то, не опред ѣленную ни математи[кой], ни живописью фигуру, посмотр ѣла на мужа, потомъ между имъ и мной. [222]«Давайте еще играть 3 роберта». Я такъ былъ погруженъ въ разсматриваніе не этихъ движеній, но всего, что называютъ charme, [223]который описать нельзя, что мое воображеніе было очень далеко и [ 1 неразобр. ] не посп ѣло, чтобы облечь слова мои въ форму удачную; я просто сказалъ: «н ѣтъ, не могу». Не усп ѣлъ я сказать этаго, какъ уже сталъ раскаиваться, — т. е. не весь я, а одна какая то частица меня. — Н ѣтъ ни однаго поступка, который бы не осудила какая нибудь частица души; за то найдется такая, которая скажетъ и въ пользу: что за б ѣда, что ты ляжешь посл ѣ12, а знаешь ли ты, что будетъ у тебя другой такой удачный вечеръ? — Должно быть, эта частица говорила очень краснор ѣчиво и уб ѣдительно (хотя я не ум ѣю передать), потому что я испугался и сталъ искать доводовъ. — Во первыхъ, удовольствiя большого н ѣтъ, сказалъ я [себ ѣ]: теб ѣона вовсе не нравится и ты въ неловкомъ положеніи; потомъ ты уже сказалъ, что не можешь, и ты потерялъ во мн ѣніи.....

Comme il est aimable, ce jeune homme. [224]

Эта фраза, кот[орая] посл ѣдовала сейчасъ за моей, прервала мои размышленія. — Я сталъ извиняться, что не могу, но такъ [как] для этаго не нужно думать, я продолжалъ разсуж[дать] самъ съ собой: Какъ я люблю, что она называетъ меня въ 3-мъ лиц ѣ. По н ѣмецки это грубость, но я бы любилъ и по немецки. Отчего она [225]не находитъ мн ѣприличнаго названія? Зам ѣт[но], какъ ей неловко звать меня по имени, по фамиліи и по титулу. Неужели это отъ того, что я....... — «Останься ужинать», сказалъ мужъ. — Такъ какъ я былъ занятъ разсужденіемъ о формулахъ 3-го лица, я не зам ѣтилъ, какъ т ѣло мое, извинившись очень прилично, что не можетъ оставаться, положило опять шляпу и с ѣло преспокойно на кресло. Видно было, что умственная сторона моя не участвовала въ этой нел ѣпости. Мн ѣочень стало досадно и [я] начиналъ было порядкомъ журить самого себя, когда меня развлекло весьма пріятное обстоятельство. Она съ большимъ вниманіемъ нарисовала что то, чего я не видалъ, подняла мелокъ немного выше, ч ѣмъ бы было нужно, положила его на столъ, потомъ, упершись руками на диванъ, на которомъ сид ѣла, и передвигаясь со стороны на другую, придвинулась къ самой спинк ѣи подняла головку — головку съ тонкимъ и кругловатымъ очеркомъ лица, черными, полузакрытыми, но энергическими глазами, съ узенькимъ и острымъ, острымъ носикомъ и съ такимъ ртомъ, который съ глазами составлялъ одно и всегда выражалъ что нибудь новое. Въ эту минуту, какъ сказать, что онъ выражалъ? Была и задумчивость, и насм ѣшка, и бол ѣзненность, и желаніе удержаться отъ см ѣха, и важность, и капризъ, и умъ, и глупость, и страсть, и апатія, и еще мало ли что онъ выражалъ. — Немного погодя мужъ вышелъ, должно быть, приказать ужинъ.

Когда меня оставляютъ однаго съ ней, мн ѣвсегда д ѣлается страшно и тяжело. Когда я провожаю глазами т ѣхъ, которые уходятъ, мн ѣтакже больно, какъ въ 5-й фигур ѣ: [226]я вижу, какъ дама моя переходитъ на другую сторону и я долженъ оставаться одинъ. Я ув ѣренъ, что Наполеону не такъ больно было вид ѣть, какъ Саксон[цы] при Ватерлоо перешли къ непріятелю, какъ мн ѣвъ первой юности было больно смотр ѣть на эту жестокую эволюцію. Средство, которое я употребляю въ кадрили, употребляю я и при этомъ случа ѣ: я д ѣлаю [видъ?], какъ будто не зам ѣчаю, что я одинъ. И даже теперь разговоръ, который б[ылъ] начатъ до его ухода, кончился; я повторилъ посл ѣднія слова, сказанныя мною, прибавивъ только: «такъ стало быть», она повторила свои, прибавивъ: «да». Но вм ѣст ѣсъ т ѣмъ тутъ же завязался другой, неслышный разговоръ.

Она . Я знаю, зач ѣмъ вы повторяете то, что уже сказали: вамъ неловко б[ыть] одному и вы видите, что мн ѣнеловко, — такъ чтобы казаться намъ занятыми вы заговорили. За это вниманіе васъ очень благодарю, но можно бы сказать что нибудь поумн ѣе». — Я. Это правда, ваше зам ѣчаніе в ѣрно, но я не знаю, отчего вамъ неловко; неужели вы думаете, что ежели вы одн ѣ, то я стану вамъ говорить такія вещи, которыя будутъ вамъ непріятны? И чтобы доказать вамъ, какъ я готовъ жертвовать своими удовольствіями для васъ, что [227]какъ мн ѣни пріятенъ [228]нашъ теперешній разговоръ, я стану говорить громко. Или вы начинайте. — Она . Ну, давайте!

Я только что приводилъ ротъ въ порядокъ, чтобы сказать какую нибудь такую в ѣщь, при которой можно бы было думать объ одномъ, а разговаривать о другомъ, какъ она начала разговоръ громкій, который повидимому могъ бы продолжаться долго; но въ такомъ положеніи самые зам ѣчательные вопросы падаютъ, потому что продолжается тоть разговоръ. Сказавши по фраз ѣ, мы замолчали, попробовали еще говорить, опять замолчали. Тотъ разговоръ . Я. — Н ѣтъ, никакъ нельзя говорить. Такъ какъ вамъ, я вижу, неловко, лучше бы, еслибъ воротился вашъ мужъ. — Она (громко). «Челов ѣкъ, гд ѣИванъ Ивановичъ? Попроси ихъ сюда». Ежели бы кто не в ѣрилъ, что есть такіе тайные разговоры, то вотъ доказательство.