Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Яртрудур, нет ли у нас хоть горсточки муки, чтобы испечь оладьи?

Против обыкновения скальд сам принялся разводить огонь, от усердия у него ничего не получалось.

— Ишь, чего захотел, — ответила невеста.

— Он мой друг и мой гость, — сказал скальд. — Мой дом — его дом.

— Муки у нас нет, — сказала невеста. — Но есть картошка. А в кадке вымачивается скат.

Гость даже не поблагодарил, хотя ему дважды преподнесли весь дом, и как будто даже не слышал разговора хозяев, он наклонился над папкой скальда, которая лежала в ногах кровати, и начал перелистывать рукопись, уголки губ у него опустились, брови были нахмурены. И вместо того, чтобы рассказать о своем путешествии, он спросил без обиняков:

— Ты пишешь все так же, как и раньше?

— Я уже не помню, как я писал раньше, — ответил скальд, когда огонь наконец разгорелся. — Сейчас я пишу повесть об Особенных Людях.

— Что это за Особенные Люди? — спросил Эрдн Ульвар.

— Йоухан Нагой, он двадцать лет бегал от своей любовницы, одетый в лохмотья, как огородное пугало. Потом идет рассказ о Йоуне Умельце.

— Зачем ты пишешь об этих несчастных?

— Очевидно, потому, что мне их жалко.

— Почему тебе их жалко?

— Не знаю. Может быть, потому, что вижу в них род человеческий.

— И ты готов на жертвы ради этой жалости? — спросил Эрдн Ульвар.

— А мне все безразлично, даже если мне нечего будет есть, — ответил скальд. — Даже если в следующий буран ветер снесет мой дом.

Но тут вмешалась Яртрудур Йоунсдоухтир:

— Ну скажите, похоже это на пастора Хатлгримура Пьетурссона — не знать ни стыда ни совести и никогда не заботиться о спасении своей души? Сидеть ночи напролет, словно привидение, задрав ноги на кровать, так что простыня и одеяло становятся похожи на рыбную кожу, которую рвут собаки; ложиться под утро, нежиться весь день в постели и хладнокровно смотреть, как тает его собственный ребенок, — вот его жизнь. Я уж не говорю о том, что тот, кто пытается свести концы с концами, не слышит от него и слова благодарности.

Не меняя выражения лица, гость холодно взглянул на невесту скальда, как будто неожиданно услышал скрип стула; но скальд сказал:

— Удачная фраза и безупречная стихотворная строка — огромная награда за голодный день и бессонную ночь. В будущем, когда мой образ уже сотрется, никто не спросит, что скальд ел на обед и спал ли он по ночам, тогда будут интересоваться только, хорошо ли он писал по-исландски, чисто ли написаны его стихи.

— А дух этих стихов? — спросил Эрдн Ульвар.

— Раньше я был далек от человеческой жизни, особенно от моей собственной. Но теперь человеческая жизнь стала мне ближе, особенно моя собственная жизнь.

— Ты хочешь сказать, что твоя смерть стала ближе? — спросил гость.

— Я пытаюсь ответить на твой вопрос о духе, — сказал скальд. — Я имел в виду, что мир стал более материальным, чем он был, когда мы беседовали с тобой в последний раз, и, ты прав, следовательно, он стал для меня более бренным. Но тем не менее я все еще слышу те добрые Звуки, и какой бы бедной ни казалась моя жизнь, они делают ее богатой.

— Да, ты веришь в Звуки, — сказал гость и впервые после всех этих лет улыбнулся своему другу. Скальд с восхищением смотрел на воротничок его рубашки, который лежал красиво даже после перехода через горы в темноте и в буране, кожа Эрдна уже отошла после ветра, черты лица были тонкие и в то же время волевые, как и вся его осанка; казалось, что этот человек скорее чрезмерно здоров, чем болен, и Оулавюр Каурасон был счастлив, что именно такой человек был его другом и… судьей.

— Ну вот, — сказал скальд наконец, — вот я и рассказал тебе все о себе. Теперь ты должен рассказать мне что-нибудь про себя.

— А что тебя интересует?

— Какое дело привело тебя в наши края? — спросил скальд.

— Я хочу стать депутатом альтинга, — ответил гость.

— Депутатом альтинга, — удивилась невеста, — а ходит пешком через горы.

— Депутат альтинга Эрдн Ульвар — по-моему, это звучит прекрасно, — сказал скальд.

— Тогда поддержи меня, — сказал гость. — Выборы будут весной.

Тут только до скальда дошло, что за этим скрывается нечто серьезное, и он спросил:

— А что на это скажет директор Пьетур Паульссон?

— Плевать нам на то, что он скажет, — заявил гость.

— Ну, так бы я, пожалуй, не стал говорить, — заметил скальд и испуганно покосился в ту сторону, где стояла невеста.

— Ты сочинишь в стихах воззвание к свидинсвикцам, призывая их свергнуть Юэля и выгнать отсюда его помощника Пьетура Три Лошади, тогда твой ребенок и все остальные, к кому ты здесь в поселке испытываешь сострадание, смогут жить по-человечески.

Невеста скальда произнесла из-за плиты:

— Я ухожу из этого дома. Можете сами варить себе рыбу.

— Будь осторожнее, — шепнул скальд своему гостю и громко попросил невесту не принимать всерьез эту невинную шутку.

— Я не переношу шуток о том, что для меня священно, — сказала невеста. — И уж меньше всего я намерена слушать мерзости о моем благодетеле.

— Если он дал тебе витамины в таблетках, моя дорогая, — сказал гость, — то скажу тебе по секрету, что даже если каждую таблетку запить тридцатью литрами воды, пользы от нее все равно не больше, чем от голубики.

— Осподи Иисусе, терпеть такие слова от чужого человека, да вдобавок в его собственном доме, — сказала невеста, и у нее из глаз хлынули слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она схватила свой темный платок и повязала голову. Скальд встал, чтобы успокоить ее: ну что это с ней, разве она не видит, что нельзя выходить из дому в такую погоду, да еще на ночь глядя, и как это ей могло прийти в голову принимать близко к сердцу шутки двух друзей юности, которые столько лет не виделись.

— Раз этот дом и все, что в нем есть, принадлежит ему, как ты только что сам сказал, значит, я здесь лишняя, — заявила невеста.

— Я уйду, — сказал гость и поднялся.

Тут уж Оулавюр Каурасон совсем потерял голову, он воскликнул:

— Если ты уйдешь, Эрдн, я уйду вместе с тобой!

Было похоже, что дом скальда совсем опустеет, все собирались навсегда покинуть его, бросив на произвол судьбы тяжелобольного ребенка и кастрюлю с соленым скатом.

Но посреди этой полуночной перепалки входная дверь распахнулась и в комнату дохнуло холодным ветром. Высокая девушка в красном шелковом платке на черных вьющихся волосах, в дорогом пальто и с корзинкой в руке произнесла громко:

— Добрый вечер!

— Боже милостивый! Вьедис Пьетурсдоухтир, как ты попала в этот ужасный дом? И среди ночи?

Длинноногая дочка директора, которая несколько лет тому назад бегала по поселку, неуклюжая и нескладная, давно уже превратилась в самую красивую девушку Свидинсвика, она была решительная, остроумная, получила образование в столице, у нее были мальчишеские движения, умные глаза, которые никогда не выдавали, о чем она думает, и здоровый цвет лица.