Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Как уже говорилось, — продолжал доктор, — судно идет ко дну и огромные рыбы царят в океане. Что надо прежде всего сделать?

— Я не знаю, — сказал скальд.

— Подумай хорошенько, — сказал доктор. — Если ты великий скальд, ты должен знать, что надо сделать. Что бы ты сделал?

— Я ничего не в силах придумать, — сказал скальд.

— Боже мой, быть великим скальдом и не знать, что делать, когда судно терпит кораблекрушение! — сказал доктор. — Даю тебе три минуты. Я ставлю ружье вот сюда.

Доктор вынул часы, встал, поставил ружье в кресле торчком, словно куклу, подошел к шкафу, смешал себе какой-то напиток, посмотрел на свет и, отвернувшись, опрокинул его в рот.

Со скальда по-прежнему ручьями струился пот. Он ломал голову над тем, будет ли выходом из положения, если он пошлет к месту кораблекрушения другое судно, которое доставит людей на берег, или, может быть, читателям больше понравится, если какая-нибудь огромная рыбина в самый последний миг проглотит весь экипаж и спустя три дня где-нибудь выплюнет его на сушу целым и невредимым. Но при сложившихся обстоятельствах ни то, ни другое решение не казалось ему приемлемым. Наконец скальд в отчаянии сцепил пальцы и с бесконечно глупым видом уставился прямо перед собой; очевидно, этот ужасный роман должен был закончиться тем, что доктор пристрелит его. Так прошло три минуты.

— Ну? — спросил доктор с хитрой усмешкой. — Время, которое я тебе дал, уже истекло. Что же ты намерен сделать?

— Не знаю, — сказал скальд.

— Да пей же ты, Господи Боже мой! — воскликнул доктор.

— Спасибо, — сказал скальд и поднес стакан к губам.

— У тебя в стакане не уменьшилось, — заявил доктор. — Может, ты предпочитаешь коньяк?

— Нет, нет, нет, — ответил скальд, содрогнувшись, — я гораздо больше люблю водку.

— Ну так выпей свою водку, Господи Боже мой!

— Спасибо.

— Так что же ты намерен сделать?

— Я… я неважный скальд…

— Ты болван и кретин, — сказал доктор.

— Да, — согласился скальд.

— На первый взгляд может показаться, — начал доктор, — что при создавшихся обстоятельствах уже ничего нельзя поделать. Сам видишь: судно затонуло и отправилось в ад. И тут я проделываю интереснейшую вещь, хотя на самом деле это так просто, что любой ребенок догадался бы, что именно это и необходимо было сделать. Я спасаю кока.

— Угу, — сказал скальд.

— Угу? — повторил доктор. — Ты говоришь «угу»? Что ты имеешь в виду? Болван проклятый! Тебе может дорого обойтись твое «угу». Пей, или я свяжу тебя и сам вылью это тебе в глотку!

— Большое спасибо, — сказал скальд. — Я уже достаточно выпил. Боюсь, что мне пора идти. Я, собственно, немного тороплюсь.

— Успеется, — заявил доктор. — Мне еще надо о многом поговорить с тобой. И кое-что тебе показать. По правде говоря, мне иногда хочется побеседовать с разумным существом. Что это за жизнь, если человек постоянно слышит, как трещит его собственный гроб?

— Это ужасно, — согласился скальд и вздрогнул.

От этих размышлений доктор снова встревожился, он приложил ухо к двери, потом на цыпочках подкрался к скальду, наклонился к нему и прошептал:

— Послушай, дружок, когда ты шел сюда, не заметил ли ты возле дома чего-нибудь странного?

Скальд ответил, что нет.

— Каких-нибудь коз или чего-нибудь такого? — продолжал доктор.

— Нет, я не видел никаких коз, — сказал скальд.

— И вообще никаких рогатых животных?

— Рогатых животных? — удивился скальд.

— Да, я имею в виду… не заметил ли ты на крыльце двух старых баранов с закрученными рогами?

— Нет, — сказал скальд.

— Ну и прекрасно, мой милый, тогда все в порядке, — сказал доктор уже спокойнее и потрепал скальда по щеке. — А теперь пей!

Он поднес стакан к губам скальда и выплеснул водку ему в нос и за ворот куртки. Потом он снова начал рыться в своем столе и вытащил еще несколько листов бумаги, на этот раз рисунки.

— Вот копии рисунков, которые я послал в университет для более тщательного изучения, — сказал он.

Скальд не осмелился еще раз произнести свое роковое «угу», он боялся обидеть доктора и сказал:

— Понятно.

— Хочу раз и навсегда заявить, что я не верю ни в какие таинственные явления, что бы там ни говорил Пьетур Три Лошади, — сказал доктор. — Как врач, ученый и человек, доверяющий только опыту, я не могу позволить себе соглашаться со всяким вздором. На мой взгляд, каждое явление должно иметь свое научное объяснение. Я вырос со скальпелем в руке и потому требую исследований. Может, это и жестокая теория, но, Боже мой, я ведь говорю то, что думаю, я не могу относиться к привидению с большим уважением, чем к человеку, что бы там ни болтал Пьетур Три Лошади. И уж тем более я не желаю слушать ни о каких дурацких духах. Исследование, исследование и исследование, наука, наука и наука, слышишь! Пей, или я раскрою тебе череп!

Доктор снова налил себе у шкафчика и выпил, повернувшись к скальду спиной, потом обернулся и продолжал:

— Однажды ночью, это было ранней весной, я сидел в своем кабинете и делал анализ мочи. С этого все и началось. Это был самый обычный анализ мочи, какие мне приходится делать сто тысяч раз в год, а может, и больше, Господи Боже мой, об этом никто и не думает. Но что происходит? В ту минуту, когда я смотрел через микроскоп, передо мной вдруг возникли удивительнейшие картины, подобных картин я никогда прежде не видел; берусь утверждать, что вообще ни один врач не видел подобных картин при таких же обстоятельствах. Эти картины обладали не только формой и перспективой, они обладали также протяженностью во времени, они обладали пространственно-временными свойствами в полном соответствии с теорией Эйнштейна, вообще-то они больше всего были похожи, если только их можно с чем-нибудь сравнивать, на замечательные кинофильмы, с той разницей, что в них происходили вещи, которые не смог бы воспроизвести ни один из величайших мастеров кино. Вот, например, я вижу огромную реку, широкую и бурную, очень похожую на Миссисипи, она несется между заросшими лесом берегами, вот как тут, на рисунке номер один. Вдруг я вижу, плывет диковинное гигантское животное с такими огромными рогами, каких я никогда в жизни не видел ни у одного живого существа, они вздымаются в небо, как две огромные страшные колонны, вот я изобразил их на рисунке номер четыре. Не успел этот баран выйти на берег и отряхнуться, как взошла луна и земля покрылась снегом, и тут вдруг я увидел, как по лесу верхом на единорогах скачет отряд полулюдей, полукоз, а впереди всех женщина с витыми рогами! — Бог мне свидетель! — да еще на зеленом коне, клянусь жизнью; вот на этих рисунках я изобразил всю свиту с мельчайшими подробностями, а вот портрет самой королевы, рога у нее точь-в-точь как у козла, и все же это настоящие женские рога, клянусь жизнью. Но какое научное значение имеют эти бороздки на рогах, этого я, к сожалению, здесь определить не могу, для этого мне не хватает научной аппаратуры, это дело университета. Единственное, в чем я могу заверить университет, что я видел это собственными глазами через микроскоп; я, человек с университетским образованием, я, человек, который наотрез отказывается признавать сверхъестественное и которому никогда не придет в голову верить в загробную жизнь; плевать я хотел на то, что Пьетур Три Лошади один купил все это хозяйство и теперь может выдать меня властям, пусть они меня четвертуют, но ни земля, ни небо не заставят меня признать существование хотя бы самого паршивенького ангела, не говоря уже о чем-то другом; но я уверен, дружок, что все это останется между нами, потому что иначе Пьетур Три Лошади совсем взбесится, пусть это хозяйство его — только на бумаге, он все равно прав, ибо здесь, в поселке, совершенно необходимо, чтобы люди верили в привидения, иначе они черт знает во что будут верить. Загробная жизнь — это вопрос социальный, который имеет значение прежде всего для этой жизни, вот почему я как член человеческого общества считаю, что, поскольку Научное Общество по Исследованию Души, к сожалению, не в состоянии обеспечить людей в этой жизни, кто-то должен дать людям загробную жизнь взамен картошки, торфа и ботинок, а церковь сдохла и провалилась ко всем чертям; можешь повторить это кому хочешь от моего имени, даже если правда, что Пьетур Три Лошади купил весь поселок за наличные, Господи Боже мой, чтоб мне провалиться, если я вру. Пей!