Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Брезач хрипло рассмеялся.

– Ну и, конечно, мы изгнали его, выбросили вон. В глазах всего мира он олицетворял лучшее, что создала Америка в двадцатом веке, и мы этого не перенесли. Мы не стерпели свет, который он нес, его едкий, дружеский, божественный смех и избавились от Чаплина. Вы слыхали о человеке по фамилии Макгрейнери?

Джек напряг память.

– Да, – сказал он. – Это главный прокурор штата, подписавший решение о высылке Чаплина из Соединенных Штатов.

– Вот! – торжествующе воскликнул Брезач, махнув рукой и снова расплескав вино. – Макгрейнери бессмертен. Не обойдись он так с Чаплином, Макгрейнери исчез бы так же бесследно, как лужица собачьей мочи на раскаленной мостовой. Теперь он прославился навеки. Он показал миру, что такое Америка. Макгрейнери, Макгрейнери, – запел Брезач, как безумный, – да здравствует Макгрейнери, бессмертный, вечно живой Макгрейнери, символ Америки.

– Успокойся, – сказал Джек, – на тебя смотрят.

Брезач обвел зал надменным взглядом. Лысый толстяк и его полная жена, забыв о lasagne [44], неуверенно улыбались; четверо джентльменов, сидевших за соседним столиком, перестали есть, они с недовольством смотрели на Брезача. Парень выбросил вперед руку в фашистском приветствии.

– Il duce [45], – произнес он. – Триест. Фюме. Bella [46]Ницца. Смущенные посетители опустили глаза и занялись едой.

Вероника тоже делала мне замечания, когда я громко говорил в ресторане, – сказал Брезач. – «Ты производишь столько шума, заявила она однажды, в тебе наверняка есть итальянская кровь».

– Что случилось с тобой в Италии? – спросил Джек, стараясь увести беседу подальше от Вероники. Но дело было не только в этом – его охватило любопытство. Выпитое бренди, вино, совместные поиски исчезнувшей девушки сблизили его с юношей, Джеку хотелось побольше узнать о Брезаче, словно парень был его долго отсутствовавшим младшим братом или выросшим вдалеке сыном.

– Что случилось со мной в Италии? Брезач невесело засмеялся.

– Ничего. Niente. Я написал сценарий. Пару дней поработал статистом в лагах и шлеме на съемках картины о Нероне, две недели был мальчиком на побегушках в итальянском филиале голливудской компании, которая снимала ряд сцен в Венеции.

– Ты открыл для себя нечто новое?

– Да, я понял, что самое главное – это удача, – сказал Брезач.

– Твой сценарий кто-нибудь читал? – спросил Джек. Да. Меня даже удостоили похвалы.

Он опять печально усмехнулся.

– Мне сказали – он слишком хорош, чтобы обеспечить коммерческий успех.

Покажи его мне, – попросил Джек.

– Зачем? – произнес Брезач.

– Вдруг мне удастся помочь тебе.

– Я не возьму у вас денег, – сказал Брезач. – Не пойду на сделку с врагом.

– О, черт, – сказал Джек. – Во-первых, я тебе не враг. Во-вторых, я не собираюсь давать тебе деньги.

– Тогда зачем это вам?

– Возможно, я смогу заставить Делани прочитать рукопись. Если ему понравится, он, вероятно, возьмет тебя ассистентом, – ответил Джек. – Он почти закончил одну картину, но впереди еще монтаж, озвучивание, подбор музыкального сопровождения. Делани – большой мастер по этой части. Ты бы многому у него научился. Практически уже решено, что в ближайшее время он начнет снимать здесь следующий фильм.

Говоря это, Джек подумал, что от сотрудничества Делани с Брезачем режиссер получит больше, чем юноша. Максимализм Брезача, его наивная вера в значимость кинематографа могли воскресить в душе Делани нечто давно умершее.

– Делани.

Брезач скорчил гримасу.

– Не говори ничего лишнего, – произнес Джек. – Ты хочешь, чтобы я побеседовал с ним?

– Что вами движет, Джек? – спросил Брезач. Чувство вины?

– Черт возьми, – вырвалось у Джека. – Сколько раз мне надо повторить, что я не считаю себя в чем-либо виновным перед тобой?

– Предупреждаю сразу: если я воспользуюсь вашим предложением, – сухо сказал Брезач, – я не буду считать себя вашим должником.

Я начинаю понимать, почему твой отец был в отчаянии, а мать обливалась слезами, – сказал Джек.

На лице Брезача неожиданно появилась задорная мальчишеская улыбка.

– Я начинаю действовать вам на нервы, – заметил он. – Прекрасно. В конце концов вы меня возненавидите. Мы движемся вперед.

Джек вздохнул.

– Поговорите с ним, Макс, – произнес он.

– Роберт, – сказал венгр, – нет такого закона, который обязывал бы тебя быть порой абсолютно несносным.

– Я хочу, чтобы между нами все было ясно и просто, – объяснил Брезач. – Не терплю всякую недосказанность.

– Ладно, я поговорю о тебе с Делани, – сказал Джек. – За успех не ручаюсь. По-твоему, у тебя есть талант?

– Огромный, – серьезным тоном сказал Брезач. Джек засмеялся.

– Опять этот проклятый смех, – закипел Брезач.

– Извини, – сказал Джек.

Он не хотел оскорбить парня, смех вырвался непроизвольно. Это был добрый, ностальгический смех; Джек увидел в Брезаче самоуверенность юноши, еще не испытавшего безжалостных ударов судьбы.

– На самом деле, – сказал Джек, – я засмеялся потому, что, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я точно так же ответил бы на подобный вопрос.

– Вы зарыли в землю свой талант, – сказал Брезач. – Почему?

– Будь вежлив, Роберт, – сказал Макс. – Тебя никто не хочет обидеть.

– Почему? – повторил Брезач, не обращая внимания на Макса.

– Я напишу тебе длинное письмо, – сказал Джек.

– На что вы его променяли? – произнес Брезач. – На вашу работу в Париже?

Он рассмеялся.

НАТО – организация выживших из ума старцев, делающих вид, будто они способны спасти мир с помощью парадов, воинственных заявлений в прессе, и смущенно замолкающих, когда у дверей кабинета раздается грубый смех реальности. Что вы сделали, Джек, когда танки вошли в Будапешт? Где вы были, когда английский флот подплыл к входу в Суэцкий канал? Какой блестящий план разработали, когда десантники пытали алжирских феллахов? Выступили ли вы с гневным осуждением мистера Насера, который стравливает всех и вся? Я вас знаю. Я всех вас знаю… – разгневанно произнес Брезач. – Вы – мягкотелые, сладкоголосые, безмозглые интриганы, просиживающие свои штаны в надежде на то, что ваша болтовня на приемах заглушит грохот ядерных испытаний, тиканье мин, стоны раненых, истошные крики тех, кого убьют, пока вы пьете очередной мартини…

Я делаю то, что в моих силах, – сказал Джек, не совсем веря в искренность своих слов; яростные нападки Брезача, прозвучавшие как эхо письма, присланного Стивом, потрясли Эндруса. – Черт возьми, любое занятие лучше, чем участие в съемках тех идиотских фильмов, в которых я играл.

– Нет, – громко возразил Брезач. – Вы были хорошим актером. Честным. Вы не становились частью бездумно оптимистичного заговора. Если вы не спасали других, то вы спасали хотя бы себя. С вами число спасенных душ на земле возрастало на единицу. Это не смешно. Вы излучали, свет. А что теперь? Вы тратите жизнь на то, чтобы повергать мир в политический хаос и мрак милитаризации. Скажите честно, Джек: когда вам было двадцать два и вы снимались в первой картине, стали бы вы вести себя так, как вы ведете себя сейчас в Риме?