Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Не отрывая головы от подушки, она повернула лицо к Питеру и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ, и его глаза сверкнули в полумраке комнаты.

– Питер, скажи, я – нормальная?

Он рассмеялся и похлопал ее по ягодице.

– Исходя из своего ограниченного опыта, могу сказать, что ты изумительно нормальная, милая!

Мэриен вздохнула: она вовсе не это имела в виду.

– Я бы еще выпил, – сказал Питер. Так он обычно просил ее налить ему стаканчик. Убрал пепельницу с ее спины. Она перевернулась и села, завернувшись в простыню. – И заодно, будь добра, переверни пластинку.

Мэриен перевернула пластинку. Даже завернутая в простыню, даже с опущенными жалюзи на окнах, она отчетливо чувствовала свою наготу, стоя посреди просторной пустоты спальни. Потом она ушла на кухню и налила в стакан обычную порцию Питера. Она была голодна – за ужином она почти ничего не съела – и вынула из коробки тортик, который купила днем на обратном пути от Клары. Вчера был День святого Валентина, и Питер послал ей в офис дюжину роз. А она чувствовала себя виноватой: она ведь тоже могла ему что-нибудь подарить, но не знала, что именно. Торт – не бог весть какой подарок, так, символический презент. Он был в виде сердца с розовой глазурью и скорее всего несвежий, но главное – форма.

Мэриен вытащила из буфета две тарелки, две вилки, две бумажные салфетки и разрезала торт. Она с удивлением обнаружила, что и внутри он был розовый. Наколола кусок на вилку и, отправив в рот, стала медленно пережевывать; на языке бисквит казался губчатым и ячеистым, как крошечные взорванные легкие. Она невольно содрогнулась и выплюнула недожеванный кусок в салфетку, а остатки соскребла с тарелки в мусорное ведро, после чего вытерла губы краешком простыни.

Она вошла в спальню, неся в одной руке тарелку Питера, а в другой – стакан виски.

– Я принесла тебе торт, – сказала она.

Сейчас устрою тест – не для Питера, а для себя. Если он не сможет съесть этот кусок, значит, она – нормальная.

– Ты просто прелесть! – Он взял у нее тарелку и стакан и поставил на пол.

– Ты не съешь его? – На мгновение у нее в душе вспыхнула надежда.

– Потом, потом, – ответил он, сдергивая с нее простыню. – Ты замерзла, милая. Иди сюда, я тебя согрею.

Его рот имел вкус виски и сигарет. Он положил ее на себя сверху, белая простыня зашуршала под ними, и Мэриен захлестнула волна хорошо знакомого чистого аромата его мыла. В ее ушах упрямо мурлыкала музыка.

Потом Мэриен отдыхала на животе, а на ложбинке ее спины снова балансировала пепельница Питера. Но на этот раз она лежала с открытыми глазами и наблюдала, как Питер ел торт.

– У меня разыгрался аппетит, – сказал он, игриво усмехаясь. Торт не показался ему противным, он даже не поморщился.

Неожиданно настал день последней вечеринки Питера перед свадьбой. Мэриен провела вторую половину дня в салоне красоты: Питеру захотелось, чтобы она сделала какую-нибудь необычную укладку. И намекнул, что неплохо бы ей купить себе новое платье, не такое, как он выразился, мышиное, как другие ее платья, и она послушно купила. Платье было красное, короткое и с блестками. Она сочла его не вполне в своем вкусе, но продавщица ее убедила.

– Как будто специально пошили для вас, дорогая! – произнесла она безапелляционным тоном.

Платье требовалось немного подогнать по фигуре, так что она забрала его после парикмахерской и теперь несла в розово-серебристой картонной коробке, шагая по скользкой дороге к дому. Она держала голову ровно, как жонглер, удерживающий на макушке хрупкую золотую чашу. Даже в вечернем морозном воздухе ощущался приторный искусственный аромат лака для волос, с помощью которого стилист закреплял каждую прядь. Она просила его не перебарщивать с лаком, но эти стилисты никогда не делают того, чего от них хотят. Они обращаются с твоей головой как кондитеры с тортом: закрепляют укладку, как будто глазируют и украшают свое изделие.

Обычно она сама укладывалась, поэтому ей пришлось спросить название салона у Люси, которая наверняка знала, куда стоит сходить, но, возможно, в этом и состояла ее ошибка. Лицо и фигура Люси требовали искусственной обработки: маникюр, макияж и изысканная укладка отлично сочетались, становясь неотъемлемой частью ее облика. И без них она выглядела как будто с содранной кожей или с ампутированными руками; а Мэриен всегда считала, что на ее теле все эти ухищрения выглядели избыточными, прилепленными к ее внешности как заплаты или куски пластыря.

Как только она вошла в просторный розовый зал салона – здесь все было выдержано в розовых и сиреневых тонах, и ей было удивительно, как фривольная женственная отделка помещения могла одновременно выглядеть настолько же функциональной – ее охватила пассивная покорность, точно ее доставили в больницу для операции. Она сверила назначенное ей время у сиреневоволосой девушки, которая, несмотря на накладные ресницы и переливающиеся локоны, имела тревожное сходство с деловитой медсестрой, после чего ее провели к ожидающему персоналу.

У мойщицы волос, одетой в розовый халатик с пятнами пота под мышками, были сильные профессиональные руки. Мэриен закрыла глаза и легла затылком на операционный стол, и ее череп тут же начали намыливать шампунем, скрести и ополаскивать водой. Она даже подумала, что здешним пациентам неплохо бы делать анестезию, чтобы они спали, пока с ними производят все необходимые манипуляции: ей не понравилось ощущать себя куском плоти, предметом обработки.

Потом ее привязали к креслу – ну, не буквально привязали, но она не могла встать и выбежать на морозную улицу с мокрыми волосами и с хирургической простынкой вокруг шеи – и к делу приступил врач: молодой мужчина в белом халате с ловкими тонкими пальцами, от которого исходил тонкий аромат одеколона. Из-под халата торчали ноги в остроносых ботинках. Она сидела неподвижно, передавая ему зажимы для волос, зачарованная видом его фигуры, отражающейся в зеркале с золоченой овальной рамой, и шеренгой блестящих инструментов и бутылочек со всякими снадобьями на столике перед ней. Она не видела, что он делает у нее за спиной. Ее тело было странным образом словно парализовано.

Когда наконец все зажимы, прищепки, бигуди и булавки были размещены на своих местах, а ее голова стала смахивать на ощетинившегося дикобраза-мутанта с волосяными отростками вместо игл, ее отвезли в сторону и, поместив под сушильный аппарат, включили электромотор. Она искоса поглядела на женщин, сидящих рядком в одинаковых сиреневых креслах под одинаковыми грибовидными колпаками урчащих сушилок. Но видела она только ряд странных существ с ногами разных форм и размеров, рук, держащих журналы, и голов в металлических куполах. Все были неподвижны, абсолютно неподвижны. Она тоже превратилась в одну из них, став таким же безвольным существом и безвольной машиной? В электрический гриб.