Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Казалось, Тобайес на минуту погрузился в тяжкое раздумье над собственными словами, потом рывком встал.

— Это ужасно, — сказал он. — Стараешься сохранить веру, жить во имя некой цели… — Помолчав, он продолжал с запальчивостью, похожей уже на ярость: — Ну почему я не могу сейчас сказать об этом прямо? Почему стесняюсь это сказать? — И как бы уточняя свою мысль: — Стараешься следовать идее — вот что я имею в виду. Жить по совести, по правде — да, можно употребить и такое слово. Хочется верить, что правда торжествует, но всякий день происходит что-нибудь вроде сегодняшнего, и это смущает, повергает в смятение, ты теряешься в этой сумятице и, чтобы обрести твердую почву под ногами, стараешься объяснить свою позицию. И это-то самое ужасное. Чувствуешь себя каким-то фарисеем…

— Сядь, милый, — шепнула я.

Но он все говорил:

— И ужаснее всего не то, что надо объяснять свою позицию людям, а то, что приходится объяснять ее себе самому.

Я потянула его вниз, и он опустился рядом со мной.

— Нет, — сказал он опять. — Дело не в этом. Самое ужасное, что чувствуешь себя в одиночестве, оторванным от всего мира.

— Милый, милый… — шептала я. Шептала в ту даль, где он витал, желая его утешить и в то же время ревнуя к тому, что в силах увлечь его в эту даль, — о да, я ревновала его к правде, его правде.

Я начала тихонько гладить его по лицу, потом обвила его плечи и примостилась, приникла к нему. Закрыв глаза, я сохраняла в сознании его образ и, лаская его, настоящего, во мраке, плотно сомкнув веки, пыталась удержать возле себя этот образ, стремилась к этой сияющей прекрасной белизне, как светлым облаком овевавшей душу.

Сознаюсь, это было похоже на соблазнение, но, как ни странно, соблазняла я не только Тобайеса Сиерса, чтобы, соблазнив, развеять его тоску. Мне необходимо было, вызвав в душе его светлый образ, преодолеть этим собственный холод и отчаяние.

Да, ибо в том, что делали мы тогда в непривычном для нас месте, были холод и отчаяние с примесью даже какой-то злобы. Я крепко вцеплялась в него, и одна из его пуговиц, как нож, врезалась мне в тело, прямо в правую грудь. Но я не отодвигалась, я лелеяла эту боль, словно в ней одной было искупление испытанной мною плотской радости.

Позже, когда мы приводили в порядок себя и одежду, он избегал смотреть мне в глаза. Я тоже прятала взгляд. Потом я притворилась, что целиком занята расстановкой книг на полке, Тобайес же оставался сидеть там, где сидел, на кушетке, опершись локтями о колени и свесив кисти рук.

Потом он вдруг поднялся.

— Уж лучше пусть эти проклятые негритосы воюют, — сказал он.

Он так и сказал: негритосы .

Тем же вечером, когда, поужинав и лениво и словно напоказ поболтав о пустяках, мы легли и я была уверена, что Тобайес уже спит, я вдруг услышала в темноте его голос.

Он сказал:

— Знаешь, я ведь никогда не был в бою. В настоящем. Не считать же стычку в Виргинии… И потом, это был скорее эпизод и все так быстро кончилось…

Он помолчал. Потом сказал:

— Наверное, никому не ведомо, как он себя поведет.

Я сжала в темноте его руку.

— Мне ведомо, — сказала я. Ведь ты самый храбрый на свете.

Я все сжимала его руку, и его дыхание стало мерным дыханием спящего. А я не могла уснуть. В темноте меня мучил страх. Что если он погибнет? Господи, что будет тогда со мной?

Тобайес напрасно волновался о том, проявит ли он достаточную храбрость. И проявят ли достаточную храбрость его люди. А полковник Мортон все же пригласил нас к обеду. И не опустив еще рюмки, после первого же пробного глотка, он сказал:

— Что ж, капитан, ваши негритосы держались молодцом.

— Умирали под самыми жерлами пушек, если вы это имеете в виду, — холодно заметил Тобайес.

— Это и есть держаться молодцом, — сказал полковник и, кивнув с глубокомысленным видом, сделал еще один пробный оценивающий глоток, а потом сказал: — А вот теперь в самый раз вам бросать это дело.

— Бросать какое дело? — удивился Тобайес.

— Возню с этими негритосами, — сказал полковник.

Я видела, как Тобайес весь напрягся, а в уголках его рта обозначились острые белые линии. Полковник Мортон улыбнулся — улыбка у него была приятная и казалась располагающей до тех пор, пока собеседник не замечал того, как зорко он следит за реакцией на эту улыбку, — и предостерегающе поднял руку со словами:

— Не кипятитесь. Дело в том, что ваша судьба мне небезразлична. Я выделяю в ваше распоряжение батальон, капитан. Белый. С генералом все согласовано. — И не давая Тобайесу времени опомниться, он повернулся ко мне: — Да, миссис Сиерс, за этим я и пригласил вас: чтобы отметить повышение. Геройство должно быть вознаграждено.

Он поднял рюмку.

— За вас, майор Сиерс! — провозгласил он.

И мисс Айдел с улыбкой, изящно приподняв рюмку своими белыми пальцами, промурлыкала:

— Да, за героя Сиерса!

Под влиянием этих улыбок, охваченная гордостью и радостью, я тоже чуть приподняла рюмку, но вдруг перехватила взгляд Тобайеса, устремленный на мою руку.

— Мне не нужен белый батальон, — произнес Тобайес, не отводя глаз от моей руки.

Рука моя опустилась, вино в рюмке осталось нетронутым. Меня захлестнул стыд. Я чуть было не предала Тобайеса! Ведь это и говорил его взгляд: Ты меня предаешь.

— Послушайте, капитан, — услышала я голос полковника Мортона, — вы считаете Порт-Хадсон доказательством того, что черномазые способны воевать. Но поразмыслите, капитан: это же не настоящие черномазые. Это луизианские gens de couleur libres — свободные бог весть сколько времени. Это уже другой разговор. Да каждый из них тысяч на двадцать пять потянет с деньгами и имуществом!

— Деньги в банке еще никого не спасали от пули, — возразил Тобайес.

— Я не о том. Я хочу сказать, что кровь — это великая вещь, а в жилах этих молодцов, в основном, и ложки негритянской крови не наберется. Да что там… — Он обежал взглядом всех сидевших за столом. — Многие из них с виду не чернее нас с вами!

Я чувствовала на себе его взгляд. Чувствовала, как мисс Айдел неотступно следит за мной. Тобайес тоже смотрел на меня. Я не видела этих взглядов, так как глаза мои были опущены. Я опустила глаза в первую же секунду, когда взгляд полковника коснулся меня.

Между тем разговор продолжался.

— Вот подождите, — говорил полковник, — пока кто-нибудь потащит в бой настоящих чистокровных ниггеров — синегубых, с синими деснами, вот тогда вы узнаете!

Мисс Айдел разразилась звонким серебристым смехом, а я все не смела поднять глаз.

Вечером, направляясь домой, проходя мимо бряцающих оружием военных патрулей, мимо гражданских полицейских, бдительно охранявших улицы от хулиганов и черных бродяг, Тобайес недоумевал, зачем понадобилось ему принимать приглашение Мортона, которого он не любит. Я же сказала, что удивительно, чего ради Мортон так старается, хлопоча о повышении Тобайесу.