Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Я услышала эти слова будто издалека. Настолько трудно было в них поверить. А вернее сказать, словно не ко мне они были обращены, не к тому человеку, кем я теперь стала. Но в следующую же секунду пришли нежность и тоскливое желание ощутить свое тождество с прежней Мэнти. И в тоске этой была растерянность, оттого, что я знала: тождество невозможно, а нежность явилась слишком поздно и не дано ей залечить старые раны и поправить то, что было отринуто.

А потом совершенно отчетливо промелькнула мысль: Но какое теперь все это имеет отношение ко мне? У меня своя жизнь.

И я сказала:

— Во вторник я выхожу замуж.

Я знала, что голос мой прозвучал ровно, спокойно, и гордилась этим спокойствием. А в гордости моей был оттенок некоторой мстительности, словно я говорила: Ну вот и мое время пришло, и я могу с презрением отшвырнуть тот дар, что ты хочешь мне принести.

Он глядел все так же строго, без улыбки, и лицо его не выдавало его чувств.

И я сказала:

— Я выхожу замуж за капитана Федеральной армии.

Но и эта возмутительная жестокость, обращенная к нему, одному из сдавшихся, побежденных, пожилому мужчине со шляпой в руке и струйками дождя, стекавшими с седоватых волос по щекам, струйками, которых он не вытирал, даже эта жестокость никак не поколебала его, не заставила лицо его сменить выражение. Он лишь кивнул через секунду:

— Да, да. Так и должно было случиться.

— Его зовут Тобайес Сиерс, — сказала я, словно подробность эта каким-то образом подтверждала мои слова и должна была окончательно добить его.

Пропустив это мимо ушей, он кивнул и опять повторил, будто разговаривая сам с собой:

— Да. Мне следовало догадаться.

Потом, очнувшись и заметив мое присутствие, пояснил:

— Мне следовало бы догадаться. Но все равно я должен был прийти.

И наклоняясь в мою сторону, опершись на трость, спросил с властной настойчивостью:

— Знаешь почему?

— Нет, — ответила я.

— Похоже, я задолжал это себе самому, — сказал он.

Я промолчала.

— Угу, — пробормотал он, — вот так же я задолжал себе и твое освобождение, потому я и…

— Освобождение! — с неожиданной горечью прервала его я.

Он властно поднял руку, как бы останавливая меня.

— Да, знаю. Я долго к этому шел. Я имею в виду после того, первого раза. Но и потом в глубине души я не верил, что ты уйдешь. Я как будто проверял что-то. Или ковырял затянувшуюся рану. А потом я просто запер бумаги в шкатулку, с глаз долой. Я знал, что они есть, и для совести моей, думаю, этого было достаточно. Но с тем же успехом я мог бы их порвать. Знаешь, думаю, я просто-напросто боялся тебя потерять. А когда я дал тебе вольную, то сделал это нехорошо, со зла.

— О, но вы все-таки дали мне свободу, — сказала я.

— Со зла или не со зла, — продолжал он, — я должен был это сделать ради себя самого. Чтобы потом в конце концов прийти сюда с моей просьбой. Потому что, как я уже сказал…

На мгновение он задержал на мне взгляд, хоть, видно, и не ожидал ответа. Потом сказал:

— Я ни на что не рассчитывал. Наверное, мне надо было что-то выяснить в себе самом.

Наклонившись, он взял мою руку, церемонно поцеловал ее и, выпрямившись, сказал:

— Хочу, чтобы ты была счастлива, Мэнти, с этим твоим капитаном. Обещай мне это.

И сказав так, повернулся и, стуча тростью, направился к двери.

— Мэнти, — окликнул он меня.

— Да, — отозвалась я.

— Не забывай старика, — сказал он. — Уж постарайся.

И он ушел.

Когда замерли его шаги по мощеному дворику, я, оставшись одна, вспомнила наше давнее прощание на пароходе, державшем путь на Север, и то, как он повернулся в уверенности, что оставляет меня навсегда, и как сказал напоследок голосом скрипучим и сдавленным: «Забудь меня. Все забудь».

А вот теперь, оставляя меня действительно навсегда, он попросил меня не забывать. Что же изменилось? Неужели то, что теперь он все-таки меня освободил?

Освободил , думала я, и радость переполняла сердце. Свободна, и что мне до душевной смуты, жестокостей и тоски старого Хэмиша Бонда? Ведь теперь я больше не одинокая, всеми оставленная девочка, зависящая от его желаний и его доброты. Нет, наконец-то я теперь Аманта Старр.

Но свободной сделал меня вовсе не старый Хэмиш Бонд.

Нет, сделал это не кто иной, как Тобайес Сиерс. Меня освободили ясность его духа и свободомыслие. И я теперь свободна от себя прежней и вольна создавать себя заново.

Он возник перед моим мысленным взором — улыбающийся, озаряющий светом убогую каморку.

Ах, как же он прекрасен!

Что общего со мной у прошлого? Ничего, говорила я себе и верила в это.

Но было мгновение на свадьбе, когда вера моя поколебалась. Ибо передо мной, словно нетронутая временем, все с той же гибкой осиной талией и изящной плавностью движений, вздернув подбородок и тем выставляя на обозрение безупречно гладкую белую шею, устремив на меня взгляд голубых и по-прежнему невинных глаз, стояла мисс Айдел. Только теперь она была не мисс Айдел и не миссис Герман Мюллер.

Нет, ничего подобного, потому что, когда я, подняв глаза, встретила взгляд улыбающейся незнакомки и сердце мое кольнуло воспоминанием, меня знакомили с миссис Мортон. Полковник Морган Мортон был представительным мужчиной с усами, возглавлявшим группу поздравителей и только что целовавшим невесту.

Потому что сцена эта происходила в одной из гостиных отеля «Сент-Чарльз» на скромном приеме после церемонии бракосочетания, приеме со свадебным тортом, шампанским и цветами, среди звона бокалов, блеска золотых эполет и портупей и шуршания шелков, и я чувствовала, как горят мои щеки, и все кружилось и мерцало в чистом, как слеза, сиянии радости.

И вот передо мной это лицо, и радостное яркое кружение мгновенно замерло, мир застыл в неподвижности, и мне почудилось, что все глаза устремлены на меня и все уши прислушиваются к тому, что скажет мне эта женщина.

— О Мэнти, Крошка Мэнти! — воскликнула женщина и потянулась с поцелуем к моей похолодевшей щеке. И вот она уже обращается к стоящему возле меня Тобайесу, говоря:

— О капитан! Ну разве она не красавица? Ведь я, капитан, знала Мэнти, когда она была ребенком, и я еще тогда предсказала ей, что она вырастет красавицей! Посмотрите только на эти глаза, так я говорила когда-то, эти прекрасные карие глаза! — Она стрельнула в Тобайеса ослепительной голубизной своего взгляда. — Вот как я говорила ее отцу и…

— Так вы, стало быть, знали ее еще в Кентукки, — смущенно выдавил наконец жених.

— О нет, в Огайо, — сказала мисс Айдел.

— В Цинциннати? — настойчиво спросил вдруг чей-то голос, и, обернувшись, я увидела Сета Партона, шафера жениха, все еще державшегося неподалеку. Подавшись в сторону мисс Айдел, Сет с жадным любопытством глядел на нее.