Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Я увидела, как внезапно посуровело лицо Тобайеса — такое выражение оно принимало всегда, когда кто-нибудь начинал при нем пересказывать сплетни о Батлере.

— Правды мы все равно не знаем, — сказал сейчас Тобайес, отводя от меня глаза.

— Но люди говорят… — начала я.

— Не желаю слушать, что говорят люди! — воскликнул он.

— Ну да, он твой командир, — сказала я, — и ты считаешь, что твой долг быть ему верным. Даже если что-то и видишь.

— Ничего я не вижу! — отрезал он с чувством, весьма похожим на гнев, во всяком случае для него, насколько я могла наблюдать, это было максимальным приближением к гневу. — А если что-то и есть, какая-то доля правды, то и тогда следует помнить все, что он совершил во имя нашего дела и…

— Ты хочешь сказать, во имя свободы?

— Да, именно это я хочу сказать, и что в Виргинии генерал Батлер укрывал у себя беглых рабов, в то время как другие командиры отправляли их назад к их хозяевам и…

— Но здесь, — сказала я, в Луизиане, генерал Батлер заковывал беглых рабов в кандалы и отправлял их обратно.

— Он только лишь генерал. Он не отвечает за политику мистера Линкольна, а если мистер Линкольн не понимает, что единственным нашим оправданием было бы принести сюда свободу, то все, что нам остается, это жечь, убивать и творить расправу, не обращая внимания ни на стоны раненых, ни на…

— Перестань! — вскричала я. — Перестань! Я не могу больше это слушать!

— Прости, — сказал он, ища мою руку. И продолжал: — Но как же нелегко среди всей этой сумятицы и бучи помнить, что дух являет себя через материю, что даже самая гнусная реальность есть частица того, что мистер Эмерсон называет чудом вечно животворящего духа, но что при этом материя нередко сохраняет нечто от тусклой и косной своей природы, что история есть движение материи, в которой читается великий замысел Всемирной Души, но материя неуступчива и тоже берет свое, что слабый и несовершенный человек призван нести в себе и осуществлять идею Совершенства, что…

— Это ты о том, что генерал Батлер действительно делал то, в чем его обвиняют? — вмешалась я.

Если во время своего монолога Тобайес, хоть и держал меня за руку, но не глядел на меня, то тут он резко повернулся ко мне и вперил в меня взгляд. Внезапно рука его стала жесткой, он встал и, отвернув от меня свои благородные точеные черты, покинул комнату.

Неприятная эта сцена продолжала саднить где-то у меня внутри, и когда через час Тобайес вернулся — очень спокойный, молчаливый и весь мокрый от зимней измороси и речного тумана, осевшего на мундире, и молча поцеловал меня, я чувствовала себя очень скверно. Но я сказала себе, что все это лишь нервы, а нервничаю я из-за возможной отправки Тобайеса на настоящий театр военных действий. И я стала поглаживать пальцами жесткие влажные волосы и милый его узкий затылок, то место возле самого изгиба, где начиналась выпуклость головы.

Генерал Батлер оставил нас. Он сказал прощальную речь о том, что старался проявлять милосердие и не палил из пушек по повстанцам, как это делали недавно критиканы-британцы, расстреливая сипаев, и что он с покорностью принимает свою судьбу, хотя и делал что мог. Сказав это, генерал отбыл — отплыл, чтобы оказаться в окружении и быть отрезанным на полуострове в Каролине силами противника, чуть ли не вдвое уступавшими его собственным, чтобы потом в качестве героя попасть в Конгресс и провести остаток дней своих в борьбе за пост губернатора Массачусетса.

Генерал Батлер предлагал Тобайесу ехать с ним в качестве офицера его штаба, но Тобайес эту честь отклонил. Думаю, что отказ его от столь лестного предложения был вызван в некоторой степени той нашей странной почти ссорой относительно генерала Батлера. Думаю, что и сам он не очень-то понимал причину своего отказа и сделал это как жест доброй воли, желая доказать мне, что любит меня. Он и любил меня, в этом я была уверена, любил той любовью, которая стала его судьбой.

Так наша судьба велела нам продолжать житье-бытье в Новом Орлеане, куда теперь прибыл генерал Бэнкс. «Сменили зверя на танцмейстера», — говорили в городе, потому что Бэнкс был само очарование. Бэнкс устраивал балы для местной знати, Бэнкс освобождал из тюрем заключенных, брошенных туда по приказу Батлера, Бэнкс ублажал и улещал всех, и двум командирам были даже отменены наказания, чтобы дать им возможность жениться на местных богатых наследницах, потому что у юнионистов, получивших хлопок в приданое, он не конфисковывался.

Но в конце концов все же запахло порохом, и Тобайесу предстояло тоже нюхнуть его и даже больше, чем нюхнуть. Положенное он получил в конце мая шестьдесят третьего года, когда после долгого карабканья через завалы, продирания сквозь хитрые засеки под градом рвущейся вокруг картечи и одоления смертельно опасной открытой равнины пришлось ползти через заросли ежевики, чтобы ринуться наконец на батареи Порт-Хадсона, когда еще издали, за мирной зеленью лугов, взору предстали черные жерла орудий, то и дело изрыгающих дымное пламя. О, я так ясно представляла себе все это, что замирало сердце.

Они шли в атаку шесть раз, говорил Тобайес. Подходили почти к самым пушкам, а потом в беспорядке отступали. Перестраивались и снова бросались вперед, стараясь не замечать падающих наземь товарищей.

— Трудно только в первый раз, — рассказывал мне Тобайес. — А потом ты как во сне. Страшно, но и это как во сне.

Шесть раз они штурмовали Порт-Хадсон. Части, которыми командовал Тобайес — Луизианские gens de couleur libres [36] Свободные цветные ( фр. ). .

— Вот и доказательство, — сказал Тобайес. — Доказательство, что цветные могут и умеют воевать. Ведь тогда никто в это не верил.

И никто не хотел командовать черными. Нет, хуже: того, кто брал к себе черного, чуть ли не подвергали остракизму.

— Да, — сказал Тобайес в тот вечер, когда, придя домой, он объявил о своем решении, — меня подвергнут остракизму или чему-нибудь наподобие этого. Вот свиньи, ну и грязные же они свиньи.

— Ты обо мне не беспокойся, — сказала я.

— Дорогая, — сказал он и обнял меня за плечи. Потом, спустя минуту сказал: — Сегодня встретил майора Смита, он вернулся с верховьев, из Батон-Руж. Так вот этот майор Смит подчеркнуто не заметил, что я протягиваю ему руку. Ну как же, выпускник Вест-Пойнта! А полковник Морган Мортон — просто отец родной, так заботится о моей карьере! Сказал, что я могу отказаться командовать черными, что никто меня не неволит. Сказал, что я благородный джентльмен и что Бэнкс поймет меня. Говорят, он богач, этот Мортон, ворочает большими делами в Нью-Йорке, спекулирует или что-то в этом роде. Никогда его не любил. Но как бы там ни было, на обед больше они нас не пригласят, хотя жена его и твоя старинная приятельница. Я был с ним короток. Сказал, что не так уж интересуюсь карьерой и хотел бы слыть не столько джентльменом, сколько порядочным человеком. Слава богу, в разговоре с ним я мог опираться на факт, мог рассказать ему, как отказался от командования батальоном, чтобы никто не сумел упрекнуть меня, что я онегритосился — да, так они это называют, — с целью получить повышение.