Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— Нет, только не таким образом. Ведь я знаю кое-что, и это могло бы вас заставить. Я мог бы рассказать Тобайесу…

— Рассказать Тобайесу? Что рассказать?

Он смотрел на меня пристально, исподлобья.

— То, что вы ему не рассказали. Кто вы такая.

В первую секунду я даже не поняла, о чем он говорит. Поняв же, расхохоталась.

— Вы смеетесь, — тупо констатировал он.

— Ой, Сет, — проговорила я, — наверное, нехорошо смеяться, особенно зная, что вы нездоровы, но все это так дико… Вы же сами ему рассказали!

— Что рассказал? — удивился он.

— Бедный Сет, — сказала я, — это все от жара, от лихорадки. У вас в голове все перепуталось. Помните в самом начале вы спросили меня, рассказала ли я Тобайесу, и я еще рассердилась и крикнула, чтобы вы сами ему рассказали. И вы рассказали, и он пришел ко мне. Пришел и обнял меня. Понимаете ли вы, что он не придал этому значения, даже если у вас не хватило ума промолчать и вы ему все рассказали, даже если…

— Даже если что?

Восстанавливая теперь в памяти этот разговор, я понимаю, что запнулась, ища слова, которые мне легче было бы произнести.

— …если мама моя… была невольницей.

— Этого Тобайесу я не рассказывал, — сказал он.

— Что же тогда, ради всего святого, вы могли ему рассказать? Что? — И еще произнося эти слова, я насторожилась, почувствовав опасность, опасность чего? Неизвестно, потому что разве была в моей жизни другая тайна?

— Я рассказал ему о вашем отце, — проговорил Сет, и пока я старалась вникнуть в смысл этих слов, он пояснил: — Что это был человек распутный, аморальный, передавший и вам со своей кровью частицу этой аморальности…

— Пошел вон! — выкрикнула я.

— Вот что я рассказал ему, а другого я и сам не знал, а узнал лишь недавно, когда миссис Мортон…

— Она! — воскликнула я. — Ну конечно, я могла бы догадаться! А теперь убирайтесь, отправляйтесь к вашей драгоценной Айдел, помолитесь с ней еще разок, может быть, она сжалится над вами и ляжет с вами на пол, а меня увольте!

Он безмолвно глядел на меня, все еще зажав в руке оборку моей юбки.

— И еще одно, — сказала я, — к вашему сведению. В ту же секунду, как Тобайес войдет в дом, я все ему расскажу. О вас. Обо мне. О маме — да, я счастлива буду рассказать это. И знаете зачем? — Глядя прямо на него, привстав на цыпочки, чтобы приблизить к нему лицо, я торжествующе выпалила, ответила на собственный вопрос: — Чтобы он обнял меня!

И с этими словами я выдернула из рук Сета мою юбку с таким спокойствием и безразличием, словно просто зацепила ее за колючку шиповника, гуляя по лесной тропинке.

Он растерянно поглядел на свою руку, на пальцы, сомкнутые вокруг пустоты. Потом поднял взгляд на меня, и в глазах его была такая печаль, такое страдание, что даже тогда сердце мое тронула жалость. Он сказал — тихо, почти шепотом:

— Почему же ты не плюнула мне в лицо?

Он ушел, а я осталась в гостиной, чувствуя, как медленно поднимается, растет во мне тихая радость. Сжав руки, я воображала, как расскажу Тобайесу все, что должна рассказать, и он заключит меня в объятия.

Остаток дня прошел как в тумане или полусне, когда сон твой легок и приятен и грезится, что ты паришь в воздухе. Я занималась какими-то домашними делами, мелкими, будничными и вовсе не обязательными — разобрала белье, починила рубашку Тобайеса — и все время поглядывала на свои руки, видя их словно через уменьшающую линзу бинокля, маленькими, будто издалека гляжу, как хлопочут они над какой-нибудь глупой мелочью.

Пообедав в одиночестве, я еще сидела за кофе, когда зазвонил дверной колокольчик. Лакей доложил, что в задней гостиной меня дожидается дама. Это была, как легко догадаться, мисс Айдел.

— Ну и денек у тебя был! — бросила она, потрепав меня по щеке. — Бедная Крошка Мэнти!

— Не прикасайтесь ко мне! — воскликнула я.

— Для меня этот день тоже оказался не самым приятным, — сказала она, пропустив мимо ушей мое замечание.

— Вы что, опять молились вместе?

— Не язви, — сказала она и со спокойной улыбкой села.

Я осталась стоять.

— Присядь, дорогая, — сказала она и, не дав мне ответить, продолжала: — А что касается совместной молитвы, которая так тебя заботит, то могу сказать, что я сделала это, чтобы доставить ему удовольствие. Он уговаривал меня — ведь он такой настойчивый, такой…

— Вы молились с ним, — сказала я, — чтобы заткнуть ему рот, чтобы заставить его молчать о вашем прошлом.

— О бедном моем прошлом, — эхом отозвалась она и, стянув перчатку, оглядела свои белые пальцы. Потом подняла на меня лучезарный взгляд. — Лучше я перейду к тому, зачем пришла.

— Ума не приложу, зачем, — сказала я.

— Из-за Сета, сказала она. — Он и вправду болен. Он у меня дома, и состояние его очень скверное. Ну а когда ты расскажешь Тобайесу, если расскажешь…

— Еще бы! — воскликнула я. — Я этого дождаться не могу! Я ведь была уверена, что он знает, думала, что…

— Да, да, конечно, Мэнти, милая, — прервала меня мисс Айдел, — но когда будешь рассказывать ему, разве трудно не упоминать Сета? Я имею в виду это его несчастное предложение. Иначе Тобайес огорчится, а состояние Сета…

— Да почему я должна что-то для вас делать? — возмутилась я.

— Успокойся, Мэнти, — с упреком сказала она. — Я знаю, что ты терпеть меня не можешь. Думаешь, что я распускала сплетни за твоей спиной. Но знаешь, это было недоразумение, все произошло случайно и очень смешно. Несколько раз Сет заводил со мной какие-то странные разговоры, бросал туманные намеки о дурной наследственности, о крови, которая свое возьмет, о твоем отце и содеянном им грехе. Вот я и поймалась, неверно истолковав его слова: подтвердила, сказала, да, действительно, как было жаль, какой ужас, когда забирают прямо у могилы отца, ведь я это видела, и…

— Видели, — сказала я. — И пальцем не пошевельнули!

— Ну, Мэнти, — сказала она, — мы и об этом поговорим. А сейчас я хочу лишь объяснить, как сорвалось у меня с языка то, из-за чего ты так на меня сердишься. Как только я сказала, Сет заинтересовался, стал расспрашивать, и я поняла, что совершила ошибку, но было уже поздно — джинн был выпущен из бутылки. На самом-то деле Сет говорил обо мне и твоем бедном отце, о том, как он умер, и…

— Я вас ненавижу, — сказала я и ощутила бешеную радость оттого, что выговорила эти слова.

— Но Мэнти, милая, — сказала она, — я это знаю. Знаю давно и, признаться, не виню тебя в этом. Ты обиделась, что я разрешила тебя продать, но знаешь, ведь у меня не было тогда ни цента. После того, как был арестован бедный Герман, я даже заложила мои кольца. Я сделала бы все, чтобы выкупить тебя, если б сама не жила тогда в долг — ведь знаешь, дорогая, я никогда не брала денег у твоего отца и…

— Я вас ненавижу, — сказала я.