Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

Сергей прокрутил в голове только что придуманный ролик в мрачных тонах и, улыбнувшись, отхлебнул жидкого янтаря. Конечно, спиртное не приносило того настроения, кое вместе с ним вливалось в тело при жизни. Это было похоже на затяжку «дамской зубочисткой», для человека, привыкшего к доброй трубке, набитой крепким датским табаком. Но, всё же, это было определённо лучше, чем ничего.

Булавин отхлебнул вновь и прислушался. Где-то позади, под мерными неспешными шагами босых ног, шелестел песок. Сергей нехотя обернулся и увидел как от рощицы, скрывающей от глаз разнокалиберные частные домики, бредёт, оставляя за собой чёрные следы, молоденькая девушка, с ног до головы перемазанная тёмной кровью.

— Привет, чучело, — бросил через плечо Сергей и вновь отвернулся, уставившись на неподвижную гладь.

При жизни он бы, наверное, перепугался до чёртиков. Но здесь уже привык ничего не бояться. Ведь страх — это рефлекс, предостережение об опасности. Страх призван сохранять жизнь. Теперь сохранять уже нечего, а значит, и бояться тоже бессмысленно. Смотря на своё нынешнее существование в таком разрезе, Булавин чувствовал себя гораздо более свободным, нежели то ту сторону смерти. Живым сложно отличить реальные страхи, имеющие под собой почву, от надуманных — порождённых собственными фантазиями или навеянные окружающим миром. И лишь мудрец может узреть различие одних от других. Остальным же этого не дано. Сортировка страхов начинается только тогда, когда реакция уже прошла и наступили последствия. Только постфактум мы начинаем думать о том, чего стоило опасаться, а чего нет. Теперь же сформировалось чёткое понимание — что было зёрнами страха, а что шелухой. Только смысла от этих измышлений уже никакого не имелось. Да и знание это, после смерти, становилось бесполезным. Ведь, здесь бояться нечего. Ничего страшного нет. Есть только глупое… Как это чучело, например.

— Чучело, ты, никак, искупаться притопала? — не оборачиваясь, но чувствуя, что девушка стоит прямо у него за спиной, спросил Сергей.

— Сам ты — чучело! — почти по-детски, обиженно пискнула Лена.

— Ну, я-то себе физиономию кровью не размалевывал, — ехидно констатировал Булавин, — так что, нет! А вот ты — форменное!

Лена смиренно пожала плечами, опустилась на песок рядом с мужчиной, поджав под себя босые ноги. Положила перед собой драгоценный осколок, в котором отражалось голубое, местами расчерченное перистыми облаками, небо.

— А ведь, мы с тобой познакомились, как раз на берегу… — не отрывая взгляда от отражения, тихо и спокойно проговорила девушка.

— Да? — слегка удивился Сергей.

— Да, — кивнула Лена. — И бренди ты пил так же. И я тоже…

— Чучело, так ты так самая девица, чей хорёк-беспредельщик меня пристрелил? Я ничего не путаю?

— Нет, ничего, — кивнула она. — Ненамного мы разминулись…

— Ага, ненамного. Тебя — тоже он?

— Нет, — почти задорно отрапортовала, — сама.

— А, что так? — скорее, ради приличия, спросил Сергей.

— Ну… Вот так, — отмахнулась девица.

— Ну и дура.

— Может, и дура… Может, и нет…

— Может! — хохотнул Булавин. — Ну, и? Лучше тебе тут?

— Лучше, — отстранённо ответила Лена. — Здесь нет страха.

— Это точно, — согласился Сергей. — Правда, тут вообще ни хрена нет! Но, это же мелочи, так ведь?

— Так, — не отреагировала она на сарказм. — Угостишь? — кивнула на бутыль.

— Опять? А тебе можно? Папка не заругает? — вспомнил прижизненную беседу Булавин.

— А вот, о «папке» я, как-то, и забыла… — пробормотала Лена и, не удостоив Сергея ответом, взяла бутыль, сделала большой глоток. — Разбавленное, что ли? — скривилась она, прислушавшись к ощущениям, после того как жидкость устремилась по внутренним лабиринтам.

— Тут всё разбавленное, — махнул рукой Сергей и, вернув бутыль, глотнул сам.

— Плохо.

— Не надо было умирать. Тогда бы и бренди был получше! — пробурчал Булавин. — Ты, я слышал, расправы чинить умеешь? Так, ты своего парнишку к себе пригласи, пока он ещё кого-нибудь, как меня, не пристрелил…

— Дойдёт и до него… — скорее себе, чем собеседнику, пообещала Лена. — Я, собственно, не за тем пришла к тебе.

— А, зачем, позволь спросить?

— Да, вот, хожу-брожу, людей слушаю, живых, в смысле.

— Ну, и?

— Да, вот, позавчера, бродила как раз по берегу, брата твоего видела. Неприятности у него…

— Так! — Сергей, наконец, повернулся к ней. — Во-первых, откуда ты знаешь моего брата? Во-вторых, какая тебе надобность до его и моих дел? А, чучело?

— Сам — чучело! — огрызнулась девушка.

— А, по существу? — напирал Булавин.

— До ваших бед мне дела нет. Тут, ты прав. Просто, люди должны помогать друг другу, разве не так?

— Может и так. А откуда ты Колю знаешь?

— Я его и не знаю.

— Так, почему ты решила, что человек, которого ты видела, и у которого какие-то проблемы, мой брат?

— Не знаю, — развела Лена руками. — Просто, есть такое… Понимаешь? Вот смотришь на человека и знаешь, как его зовут, кто он, какой — хороший, плохой, любит кого-то или только себя… Как рентген, только по-другому…

— Понятно, что ничего непонятно… — хмыкнул под себе под нос Булавин. — Так что, с братом-то? Случилось, что?

— Нет. Но я чувствовала — что-то должно случиться. У него на душе тяжесть какая-то. Такая, знаешь, к мёртвым утянет…

— Типун тебе на язык, чучело!

— Ты пригляди за ним. Я чувствую — он парень хороший. И связь вашу чувствую. Ты, ведь, тоже её чувствуешь, правда?

— Правда, — несколько успокоился Сергей.

— А как это? — уставилась снизу вверх девушка.

— Что — «как»? — не понял Сергей.

— Чувствовать? Что ты чувствуешь рядом?

— Ну… — Булавин замялся, перебирая в памяти ощущения. — Я, как будто, снова живой. Ощущаю ветер, запахи… Это, как дверка в тот мир… Я могу выходить, но не могу чувствовать полностью. Я — просто дух. А рядом с родными, словно обретаю плоть. Не знаю, как это объяснить…

— Это прекрасно! — нежно проговорила девушка и от резонанса мягкого, почти детского голоска с внешним видом, Сергею стало как-то не по себе.

— Был, правда, ещё один раз, — вдруг вспомнил Булавин, — на крыше. Пацанята чуть не упали и я помог. Тогда, я тоже, будто ожил…

— Вот, видишь, тебя вдохновляет жизнь! — почти пропела Лена. — Жизнь! Жизнь твоей родной крови, жизнь крови чужой. Вот твой смысл!

— Я плохо тебя понимаю, но, да, мне нравится быть рядом с живыми, и я люблю своих родных. Что в этом такого?

— Ничего, — развела руками девица. — А вот меня вдохновляет смерть… Ты чувствуешь себя живым при одних обстоятельствах, я при других. Когда очередной подонок, вместе со склизким потом источает саму эссенцию страха — вот тогда я жива! Вот тогда я чувствую воздух, ветер, запахи. Запахи страха, отчаяния, боли. У них у всех есть свой запах. Просто живые его не слышат. А я чувствую!