Михаил Гиголашвили - Кока

– Да, в детстве любил играть, но мазал по воротам, – согласился Кока, не считая нужным углубляться в перевод.

– Мазила так Мазила, хуже бывает. Быстрее бы на тюрьму уйти! Надоел мой следак – такой нудный! То и дело из хаты дёргает!

– А что, в тюрьме лучше? – удивился Кока.

Черняшка быстро отозвался:

– А как же! Конечно! Тут что? Голые нары? А там и постеля, и свои чашки-ложки, и матрасы, и игры, и ребята свои… Как дома… А на зоне – ещё лучше, свобода! Как в армии, только пахать не надо…

– А можно в одиночке сидеть? – Коке думалось, что это лучше всего: себя ещё кое-как вынести можно – но других?..

Черняшка покрутил пальцем у виска:

– Ты чего, на мозг хромой? Вольтанёшься в одиночке! Тоже мне граф Монте-Кристо! Тот ещё на цепи сидел… Слава богу, теперь на цепь не сажают…

Он снял куртку, скрутил, подложил под голову. Улёгся лицом к стене и скоро заснул.

Кока лежал в свете нетушимой лампы, смотрел на парашу, на шершавые, в острых наплывах цемента бурые стены, и ему казалось, что всё это происходит не с ним: он просто спит и скоро проснётся. В голове то возникали кадры из фильмов о тюрьме, то он ощущал себя не человеком, а черепахой, опрокинутой на спину: она сучит лапками, дёргается, кряхтит, – но тщетно, перевернуться на живот нет сил…

Но разбудила его не бабушка с чаем и оладушками, а стук ключа с криком:

– Оправка! Большак, босяки!

– Куда? – спросил он у Черняшки.

Тот недовольно спросонья буркнул:

– Счас чего – вечер? Посрать. Утром и вечером выводят в тубзик, в парашу только ссать можно. Но тут дальняк такой что мама не горюй! Не сковырнись с толчка – утонешь! Тебе надо? Нам не надо, Семёныч! – крикнул он, вызвав угрозы Семёныча, что, если потом приспичит, поздно будет.

Черняшка отвернулся к стене.

Кока остался распластан на нарах. Так и не придумал, что́ говорить странному майору, похожему на пенсионера из парка, хотя обдумывать нечего, он уже всё сказал. Теперь поздно, только стоять на своём: выпили, обкурились, понравилось, потеряли контроль, купили для себя… Что ещё?

Когда в своих суетливых мыслях наталкивался на страшное, звенящее, как кандалы, слово “цихе”, он впадал в ступор, а мысли застывали, боясь не только переползти через это слово, но даже заглянуть за него.

Одиночество и страх обволакивали его. Грозовой осой летал, жужжал крылатый вопрос: кто их сдал? Кто знал, что они тут? Сатана, старуха-сова, Айша. Эти вряд ли. Остаётся Рыба. Да, Рыба… Ну конечно! То, что он у ментов на крючке, надо было понять сразу, по одному его стрёмному виду!.. А почему камера была открыта?.. Что это значило?.. Зачем её открыли?.. Какой смысл?.. Ведь мы, имей мозги, могли бы сразу отказаться: камера открыта, сумка не наша, откуда нам знать, чья?.. Нет, схватили, побежали… Добегались…

Мысли о том, что схватил и побежал Нукри, а он, Кока, ни при чём, у него не возникало: он не мог отделиться от Нукри – вместе приехали, вместе брали… Да и в паспортах одна и та же прописка, по одному адресу; ослу ясно, что они соседи, друзья, вместе приехали!

…Ночью из коридора – топот ног, обрывки ругани, сопения, пьяные женские взвизги: “Чего, суки погонные, делаете?” Глухие удары, мужские крики: “Хайло закрыла! Молчать, тварь! Я тебе покажу кусаться!”

Хлопок железной двери. Крики задушенно стихли.

Два дня тянутся бесконечно. Хочется курить, но нет сигарет. Мучают мысли о родных, о доме, об обыске. Ещё чего доброго подкинут пару мастырок или пачку пилюль-таблеток – и пиши пропало! Точно контрабанду, сговор и группу припаяют! Или ещё хуже – у Нукри в вазочке дурь завалялась, с него станет! И что с бабушкой, с мамой?.. Знают они, где он?.. И что хуже: чтобы не знали – или чтобы узнали, что он в тюрьме, под тяжкой статьёй?..

Черняшку два раза уводили. Второй раз он вернулся с пачкой “Космоса” и свежими булочками, которые они сжевали в разговорах. Выяснилось: Черняшка – щипач, а сейчас его дёргают на опознания и очняки.

– Ну, очные ставки… Э, да ты, я вижу, совсем зелёный! У тебя хоть адвокат есть? Нету? Надо заиметь. Трезвонь домой, пусть родные шукают. Как без толкача? На тюрьме базарят: “Хороший адвокат знает законы, а лучший знает судью!” Но положнякового толкача… ну, который тебе положен без денег, не нужно. Надо лучшего, кто с судьёй кентуется. Не то залипнешь надолго… В тюрьме ты – никто, кусок мяса с языком…

В эти смурные, смутные часы Кока мучительно размышлял: как же всё-таки их поймали? Рыба сдал? Но Рыба – накол Сатаны! Сатана бы не дал накол на неверного человека! Так кто же настучал? Не с неба же менты свалились? Белобрысый опер сказал: “Открыто!” Значит, они уже знали, что там наркота! И ждали, когда мыши явятся в мышеловку за сыром! Зря вообще с этими дурацкими камерами связались! Нукрина идея была – туда спрятать! Вот, спрятали! “Ошибка Сатаны, ошибка Нукри – а сидеть мне!” – горько думалось Коке.

Черняшка курил сигареты одну за одной, бычки бросал в парашу, поднимая крышку, отчего по камере шёл густой запах мочи.

Ничего не лепится. Лишь летают обрывки шальных скорбных мыслей, всплывают, заслоняя всё и вся, роковые цифры – “от 3 до 10”. Их выкрикивают неведомые тёмные голоса на все лады, выпевая, издеваясь, глумясь. За цифрами следуют тяжкие смертные слова: “тюрьма” и “зона”. Возле них сознание застывает, не решаясь даже заглянуть в будущее, страшное и беспросветное.

В поисках спасения закралась мысль: нельзя ли откупиться? Но что у него есть? Продать квартиру с бабушкой в придачу? Были бы деньги – можно попробовать, хотя, помнится, Сатана говорил, что если давать в лапу, то лучше напрямую судье, а если почему-то не вышло, тогда начлага подмазывать, чтобы устроить себе в зоне приличную жизнь… А много дать – и условку досрочную выхлопотать можно… Но денег нет. Ни у матери, ни у бабушки. У отца, может быть, есть, – но где его искать? И сколько это может стоить?

На этот вопрос Черняшка пожал плечами:

– Кто его знает? Сейчас у них свои тёрки, друг за другом ливеруют, не всякий хапнет, дрейфят. Ходы надо таранить. А сколько лаве есть?

– Ничего нет. Квартиру только продать!

– Это не дело. Лучше отсиди пяток – будет где голову приклонить. Как фамилия твоего следака?

– Конягин. Коняга в пенсне.

Черняшка покачал головой:

– Это такой хмырь в очках с верёвочкой? Знаю! Кубаноид из Краснодара! Людей через мясомолку проворачивает, как два пальца. Не повезло, брат, тебе! Вот опер Бубнов за бабки маму родную удушит, – а этот фашист разделывает людей на допросах только так… А ты у вертухая спроси, они всё знают!

Позже, оставшись в одиночестве, Кока постучал. Приковылял Семёныч.

– Чего тебе?

– Сколько у вас стоит дело закрыть?

Семёныч ухмыльнулся: