Михаил Гиголашвили - Кока

Он оживился, как бы невзначай разбудил Черняшку, чтобы спросить, как тот думает: если он, Кока, скажет, что ничего не знал про кайф, – может это помочь делу? Его подельник сам ему об этом сейчас написал: вали, мол, всё на меня.

Черняшка сонно пробурчал: если подельник согласный, то попробовать можно, хуже не будет.

– Чего тебе терять? Статья здоровая. А так, может, и скостят… Или вообще отмажешься… Попробуй! Показания меняют, но мусора вертят потом, как хотят, – то одно показание из папки вылущат, то другое, что им в сей момент надобно. Объясни следаку, что из ложного чувства дружбы соврал, а сейчас одумался и говорю правду… Только не забудь эти слова – “из ложного чувства дружбы”, менты любят их, чтоб им пусто было, козлам сапогатым и рогатым…

Но скоро оживление прошло. Опять вернулись скорбные мысли. Вряд ли что-то изменится, если сделать так, как советует Нукри. То плёл про садик, то ничего вдруг не знаю – я не я, и анаша не моя?.. Говорил же проклятый майор в нарукавниках, что первые показания главные, а вторые и остальные – так, побоку. Но попробовать можно. “Что я теряю? Всё и так потеряно…”

Рано утром третьего дня его повели к следователю. Когда ещё мрачный спозаранку Семёныч попробовал его подогнать:

– Шевели окороками! – Кока злобно огрызнулся:

– Хайло завали, не то отхватишь! Укоротись! – И неожиданно Семёныч сник, бормотнув:

– Да я что… я так, япона мать…

Следователь выглядел так, словно провёл эти дни в кабинете на диване, – тот же мятый костюм, нарукавники, очки с верёвочкой, пенсионерский взгляд из-под очков. Подстаканник с желтоватым чаем. Чернильница. “Так убого решается судьба…” – горько стало на душе у Коки.

– Садитесь. Ну что, надумали? – невозмутимо спросил Пётр Ильич.

– О чём вы? Я ничего не знаю.

– Вообще ничего? Ни про что? – удивился он.

Кока мотнул головой:

– Ничего не знаю. Ни про сумку Нукри, ни что в ней было. Ничего. Таблеток не покупал и не употребляю, можете кровь взять. Гашиш не курю. Выпивший был, спал на скамейке в саду, а что Нукри делал, не ведаю… А он что говорит? – вырвалось само собой.

Пётр Ильич слушал молча. Потом усмешливо-укоризненно сказал:

– Что он говорит, вам знать не надо. А вам самому не стыдно городить такую чепуху? Как же ваша прежняя версия, что вы покурили в садике, опьянели и сообща купили полкило гашиша? Вы что, уже забыли про неё? Так я напомню! – Он потряс листом.

– Да, у меня с головой плохо. Видения бывают. В Москву собирался, в больницу. Всё как в тумане. Вас едва вижу! – Для убедительности Кока пошарил в воздухе рукой, словно слепой.

Пётр Ильич отмахнулся:

– Ага, ёжик в тумане… Уже научили в камере, как в отказ идти? Смотрите, в такую камеру отправлю, что там вас совсем другому обучат! Не делайте из меня дурака! – Пристукнул кулаком по столу так, что зазвенела ложечка в стакане. – Никакой суд вам не поверит, что вы, невинный ангел, сидели в саду, а ваш подельник бегал и покупал – или продавал – наркотики, о которых вы понятия не имеете, хотя ещё позавчера очень даже имели и утверждали, что вас только гашиш и спасает, по первой версии! – Поднял папку и швырнул на стол так, что из неё вылетели листы. – И при задержании почему-то внятно не сказали, что сумка не ваша!

– Я при задержании вообще ничего не говорил. А если и кивнул, то из чувства ложной дружбы… – вспомнил Кока.

Пётр Ильич поморщился, не спеша очистил салфеткой перо, потыкал им в чернильницу.

– Я вижу, с вами каши не сваришь… Последний раз спрашиваю: у кого, где, за сколько приобрели наркотики? Где ваши блатхаты, ширальни, притоны? Барыги, продавцы? Судя по куску, вы купили гашиш не в розницу, а оптом, эту гадость прессуют между жерновами, чтоб удобнее было людей травить: круг – кило, полкруга – полкило… Но у вас есть ещё шанс улучшить свою судьбу! Не проморгайте его! Если дело в таком виде, как есть, уйдёт в суд, – то вам грозит бо-о-льшой срок, придётся присесть на много лет!

– Ничего не знаю. Приехал на курорт. Спал в садике. Мне нужен адвокат.

– Будет тебе адвокат – вот с такой елдой! А вместо Парижа – Гонолупа! – не удержался Пётр Ильич, угрожающе раздвинув руки. – Ну, говори! Этим скостишь пару лет!

– Обойдусь. Суд поверит, что я ни при чём, – твёрдо ответил Кока. – Где доказательства, что я что-то видел, покупал, трогал? Возьмите отпечатки пальцев! Да-да! И рук, и ног! И даже языка! – зло понесло его, но Пётр Ильич негромко приказал:

– Прекратить истерику! Она вам не поможет, как и ваши глупые отговорки! И как только не стыдно всё на друга валить! Перед Нукрей не совестно?

– Правда стыдной не бывает, – отбрехался Кока и решил переметнуться в другую ипостась. – Я больной человек, мне нужен врач, у меня тиннитус…

– Что такое? – насторожился Пётр Ильич. – Что-нибудь заразное?

– Нет. Постоянный шум в ушах.

– Да? И лечится? – вдруг заинтересовался Пётр Ильич. – У меня дочь жалуется, что у неё шум в ушах, иногда даже колокольчики звенят или вода льётся.

– Это от перенапряжения, стресса, от разных вещей, но лекарств нет. Может быть и от психики, и от физики.

Пётр Ильич хмыкнул, помешал ложечкой в стакане. Он словно чего-то ждал. И Кока решил, что пришло время. Жалобным голосом вкрадчиво проблеял:

– Может быть, мы сможем как-нибудь договориться?

Следователь удивлённо поднял брови.

– Мы? Договориться? В каком смысле? Вы хотите предложить мне взятку, как в кино, – сто баранов и холодильник “Розенлев”?

– У нас баранов нет… Бараны тут, в горах, – обидчиво вырвалось у Коки.

Пётр Ильич недобро пожевал губами:

– Тут, значит, бараны, а у вас там ангелы! И вы – самые умные! Ну, раз так, то судить вас будем показательно, с прессой и фото, чтоб другим неповадно было!

Он поискал что-то в бумагах, переложил их из одной папки в другую, отпил глоток чая, спросил между прочим:

– И что вы можете предложить?

– Квартиру продам.

– Да? Прямо с больной бабушкой? – развеселился Пётр Ильич (очевидно, вспомнив слова Коки о том, что обыска в тбилисской квартире делать нельзя, не то бабушка от инфаркта умрёт). – Знаем эти сказки! Нет, мы не сможем договориться! – перешёл он на официальный тон. – А квартира вам понадобится, когда вы лет эдак через семь-восемь из зоны вернётесь. Если, конечно, вернётесь живым и здоровым, а не в инвалидной колясочке! – зловеще уточнил, поблёскивая очками.

Кока понял, что взятка, как и всё остальное, оказалась тупиком. Хотя денег всё равно нет, чего дальше продолжать разговор? Вот одно интересно до жути – как их поймали, кто их сдал? Но разве скажут?

Всё-таки решился спросить.

Пётр Ильич скривился:

– Это вас не касается. Тайна оперработы. Мы почти всё уже знаем, остаётся детали уточнить… Что ж, раз вы не желаете нам помогать, мы тоже не будем вас жалеть. Жалеть можно того, кто осознал свою вину и честно во всём признался. Но вы не раскаиваетесь, а это значит, что и дальше будете анашу туда-сюда возить, а такое безобразие следует пресекать! Завтра вас переведут в тюрьму. Если в вашем деле что-нибудь изменится, я вас вызову. Хотя, как я вижу, вы от улучшения своей судьбы отказываетесь…