Михаил Гиголашвили - Кока

Бабушка сидит в своей комнате в старом пальто и валенках (подарок московского дяди Родиона), читает при свече воспоминания Зинаиды Гиппиус и находит, что в революционном Петрограде ситуация была примерно такая же, как сейчас в Тбилиси, если не лучше. (Свечами её снабдил тоже дядя Родион, он недавно приезжал, но по горам не ходил, а больше сидел с бабушкой и говорил о старых временах и ушедших людях.)

Время от времени Кока, закутавшись в дутое пальто, вылезал на улицу, бесцельно тащился в гастроном на Кирова, видел там пустоту и угрюмых продавцов, – торговать нечем, даже талоны на сахар и масло отменили, – и они печально стояли группкой без дела, теребя несвежие халаты.

Он возвращался по грязи и слякоти, мимо пней, – ещё прошлой зимой деревья были пущены на дрова, чтобы разжечь во дворах костры и готовить в чугуне суп или кашу для всех соседей. А они ругались:

– При Шах-Аббасе лучше жить было!

– Когда абхазы наконец угомонятся?

– За побережье и туристов идёт война!

– Да чтоб они все провалились! Сам жрут и пьют, – а мы что?

Валяясь на диване, Кока с тоской вспоминал свой дурдом в Германии. И ничего, что Массимо рыгает, как автомат, зато есть свет и горячая вода, можно читать, слушать музыку, смотреть ТВ, помыться по-человечески, а не из ведра над тазом. Есть нормальную пищу, а не гречку с тушёнкой, от вида которой Кока столбенел, но бабушке своих чувств не показывал – наоборот, хвалил и просил добавки.

Свет и воду давали часа на два-три, обычно ночью, за это время надо было успеть набрать банки, кастрюли и вёдра, приготовить еду, постирать кое-как кое-что, принять душ, поговорить по телефону (тоже без электричества молчащему целыми днями) – словом, произвести минимум простейших действий. Каждый раз, садясь за жалкий ужин, бабушка невесело шутила:

– Ещё хорошо, что нам не приходится охотиться на эту кашу, как твоим любимым львам на антилоп! В войну карточки можно было отоваривать, а лобио, сыр и зелень спасали положение.

– А на кого тут охотиться? На продавцов за головку сыра или кусок ветчины? – угрюмо отзывался Кока, нечёсаный, небритый, в грязном свитере.

Иногда, холодными ночами, он горевал: зачем уехал из Парижа?.. Но и бабушку жаль – как она протянет в этом аду?.. Где будет брать еду, если из дома выходить не может из-за ног, а за хлебом надо занимать очередь с ночи? Конечно, соседи помогали друг другу, но что они могли? Иногда бывший продавец, а ныне гвардии полковник Бидзина привозил бабушке мешок кукурузной муки, и она жарила без масла кукурузные лепёшки-мчади, которые приходилось есть ни с чем, – сыр стоил миллионы купонов на базаре Дезертирка, куда Кока иногда отправлялся, предварительно разменяв у евреев на улице Леселидзе малоизвестные в Грузии гульдены на известные всем доллары.

Базар, столь живой в другие времена, безрадостен. Много пустых прилавков. Лица продавцов угрюмы. Руки спрятаны в карманы – это означает плохую торговлю. И надежд мало – люди месяцами не получали копеечных пенсий, зарплаты задерживают. Денег ни у кого нет.

Купив кусок мяса, картошку, лук, Кока за доллар ехал на какой-нибудь раздолбанной колымаге домой в Сололаки, где бабушка начинала готовить чанахи, – хотя какой чанахи без баклажан, болгарского перца, свежих помидоров и всего прочего?

Спасал старый молочник Мито (он много лет прикатывал во двор тележку с тем, что имел: сметаной, творогом, мацони, сыром). Соседи считали последние купоны (счёт шёл на тысячи). Но молочное – хоть что-то, а в лавчонках, что вдруг пооткрывались, еды нет: одни леденцы, сигареты, подозрительное питьё.

Словом, радостей мало. Транспорт работает еле-еле. Нет бензина. У бабушки керосинка и электроплитка, но керосина нет, как и света. Самое кошмарное – мытьё: греть воду на плитке, тащить кастрюлю в ванную, при свечке, раздевшись и дрожа, влезать в ледяную ванну, обливаться из кувшина… Зато становится ясно, что человеку мало надо: хлеб, вода, свет!

И всюду в городе – грузины-беженцы из Абхазии (хотя город был и так уже наводнён беженцами из Самачабло, Южной Осетии). Коренастые, невысокие, они отличались от городских угрюмостью, упёртыми решительными взглядами людей, которым нечего терять. Они заселили все гостиницы и общежития, студенческий городок в Ваке. Даже во дворе у Коки, в сарае, поселились какие-то люди. Полковник Бидзина проверил у них документы – правда, из Абхазии; бросили там дом, хозяйство и еле ноги унесли, пешком шли через Сванетию; куда им, кроме Тбилиси, податься?.. А в городе места нет, всё забито. На счастье, во дворе есть туалет и кран. Бидзина махнул рукой – пусть живут, что поделать?..

Забившись на диван, Кока бесцельно смотрел на тёмные лампочки, ожидая, когда они загорятся. Сколько так сидеть?.. До весны?.. От нечего делать Кока вставал, ходил по комнатам, как по камере, щёлкал выключателями, в эфирно-эфемерной надежде, что этим вызовет свет, – так шаманы вызывают бубном солнце, так стоят на остановке люди, повернув голову в ту сторону, откуда должен появиться трамвай, словно это может ускорить его прибытие. Хоть бы телевизор работал! Он вспоминал канал Animal Planet в дурдоме и зверей, которым надо каждый день кого-нибудь убивать, чтобы жить. И искренне радовался, что его минует такая участь. Да и какой из него раптор [156] От raptor – похититель, грабитель, вор, хищник (лат.). ? Травоядное копытное. Или вообще падальщик…

Ведь птицы-падальщики и стервятники-трупоеды тоже когда-то были хищниками, но разучились охотиться, когти и крылья ослабли, скорость и сила утеряны, посему жрут только гнилую мертвечину или копаются в дерьме львов, где много непереваренного мяса. У этих тварей даже перья с шей пропали, а шеи вытянулись, чтобы удобнее совать башку в утробу трупа, тянуть оттуда кишки и требуху. Почему их так покарал Господь – неясно. Но вывод один: не можешь охотиться и убивать – жри падаль, объедки, обгладывай скелеты!.. И только тем и хорошо быть человеком, что можно наложить на себя руки, когда надоест жизненная кутерьма. А звери копыт и лап на себя наложить не могут, даже если и придёт им это в башку, что сомнительно! Травоядному копытному жвачному остаётся мало выбора в жизни: погибнуть в молодости в пасти льва, пасть от голода в зрелости и быть разорванным в старости гиенами, – избирай смерть по вкусу!

А хищники – другие. Тигры, барсы, леопарды, ягуары, пумы, рыси живут в одиночестве и добывают себе и своим детёнышам пропитание, невзирая ни на что, будь хоть потоп, хоть самум. Говорят, когда войска Китовани бомбили Дом правительства (в подвалах засел Звиад Гамсахурдия), на другом конце проспекта Руставели люди-хищники веселились с бабами в ресторанах, словно нет в километре от них смерти, крови, боли, раненых, выстрелов, бомб, снарядов, от которых сотрясался весь Сололаки, имевший несчастье располагаться выше Дома правительства.