Михаил Гиголашвили - Кока

Благодаря деньгам, что Кока умудрился привезти, они с бабушкой всё-таки не голодали. И мама Этери передавала из Парижа с оказией кое-какие гроши – их обычно привозил знакомый матери, бравый седовласый ловелас на старом “мерседесе”, часто летавший по каким-то тёмным делам в Париж.

Спасал чай. Его приносил во двор работник чайной фабрики в большом пакете. Соседи опять считали остатки купонов.

Иногда являлся мясник Карло с мясокомбината. Он приносил длинные куски свиной вырезки в разбухшем бухгалтерском портфеле. И во дворе стоял забытый аромат жареного мяса – а окна в квартире грузинских евреев, строго соблюдающих законы Торы, были в такие дни закрыты, чтоб не впускать в чистое жилище гадкий запах свинины. А вот звероподобным туркам-месхетинцам, жившим в подвальном этаже, было на это плевать – они лопали свинину с удовольствием.

Таким свой город Кока не видел никогда. Жизнь словно замерла, люди двигались, как в замедленной съёмке, словно рыбы в аквариуме. По улицам шныряли стаи одичалых собак и кошек. Ночами шёл мелкий снежок, отчего подъём от площади Ленина в Сололаки труден: ноги скользят на камнях мостовой, тротуары хрустят под ледяной коркой, а по крутой улице Чайковского можно только ползти, держась за стены.

После житухи в Париже и Амстердаме Кока словно провалился в тёмный колодец, где нечем заняться, и даже телевизор, друг всех отверженных и одиноких, не работает, кто-то взорвал важный девятый блок электростанции, линии повреждены, а чинить некому. К тому же Кока боялся выходить из дома – говорят, военкомы ездят прямо по улицам и забирают молодых людей на войну, что Коке совсем не прельщало – какой из него солдат, хотя его грозная и суровая фамилия к этому обязывает, ведь Гамрекели – это “тот, кто изгнал”! Кого изгнал?.. Врагов, неприятеля.

Друзья и знакомые разбежались кто куда. Многие уехали, кто в деревню, кто в Россию, кто за границу. Даже Рыжик Арчил пропал. Они случайно увиделись в Тбилиси после той истории с тридцатью тысячами в Амстердаме, Рыжик пригласил Коку в хинкальную, где напился и слезливо просил прощения за то, что так по-блядски сдал его Сатане. Больше Кока его не видел.

Из молодёжи во дворе остался один Нукри. Замкнутый и молчаливый, всё делает правильно, за что и пользуется уважением в районе. Он – одиночка, ловко уходящий от нежелательных контактов. И упорен, почти упёрт в добыче наркоты (деньги у него водились от отца, вдовца-бизнесмена, жившего с другой семьёй). И курева, кстати, не прячет, как многие другие, сбега́вшие с анашой куда-нибудь в Цхнеты или на озеро Лиси, чтобы накуриться там до чёртиков без нахлебных ртов. Когда жизнь ещё была в норме, Нукри работал хирургом в городской больнице на проспекте Важа Пшавела, где и пристрастился к морфию. Его вынудили уйти из больницы тихо, без милиции, но потом началась заваруха с осетинами и абхазами, доктора разбежались, и его опять приняли на полставки, чтоб он мог три раза в неделю делать простые операции (сложные – денежные – забирал себе главврач).

Коку с Нукри водили в один детский сад на улице Энгельса, они выросли вместе, жили в соседних квартирах, были однолетками и дружили с дворовых игр. О, сололакский двор! Он – и высший судия, и щедрый наградитель, и вероучитель, и наказыватель: кто делает пакости – получает по ушам, кто прилежен – награждается по-разному. И главные заповеди двора: не завидуй, не ябедничай, не считай чужих денег, не различай наций и вер, не суди людей, уважай старших.

Как-то вечером Нукри позвал Коку снизу, с балкона:

– Пошли в пивбар в Дидубе [157] Район Тбилиси. ! Там, говорят, свет дали. Значит, будут хинкали.

Хинкали – это вещь, особенно при такой голодухе. Но народу там, как всегда, уйма – главный пивбар города.

Кока быстро нацепил свитер потеплее и сбежал по лестнице. В машине Нукри бензина не было, поэтому пришлось выйти на угол и поймать чичико [158] Люди, занимающиеся частным извозом (груз., разг .). .

В пивбаре – шумно, дымно, оживлённо, тесно, пьяно, звонко. Пар от хинкали поднимается с подносов. Люди пьют пиво, но мелькают и бутылки водки. На тарелках белеют краплённые перцем хинкали, светятся лаваши с кебабом.

Они взяли двадцать хинкали и два кебаба, бутылку водки, засели за дальний столик.

Кока огляделся. Людей в основном по два-три за столиком, едят, пьют. Поодаль – компания человек в десять, за тремя сдвинутыми столами, оттуда несутся крики и тосты, звенят стаканы, падают бутылки, доносятся взрывы хохота и брани.

Они успели выпить по первой и приняться за божественные хинкали, как вдруг Кока заметил в той большой компании за тремя столами Сатану. Господи!.. Его только не хватало!.. Вот и увиделись опять!.. О, не к добру!..

Кока не успел спрятаться – Сатана заметил его. С бутылкой в руке с трудом вылез из-за сдвинутых столов, вразвалку приблизился, бесцеремонно, со скрежетом, отодвинул стул, сел, налил им в стаканы водку.

– Партнёр! Какая встреча! Давно не виделись! Орера! А это кто такой? – Он нагло уставился на Нукри.

Тот промолчал. Кока сказал:

– Мой друг детства, сосед. Нукри!

Тот едва заметно склонил голову.

– А, тоже сололакский! – схватился Сатана за клок волос во лбу. – Ну, пейте! За встречу! – Он подождал, пока Кока выпьет (с трудом, пол чайного стакана), забрал у него посуду, вылил туда остатки водки и залпом проглотил. – Ты нам здорово помог тогда в Голландии. Лац-луц – и готово!

– Да? Всё хорошо закончилось? – Кока незаметно сделал глазами напрягшемуся Нукри знак, что всё в порядке.

Сатана ощутимо хлопнул его по спине:

– И даже очень! Лучше, чем я думал! Килька в томатэ – Манька в халатэ! – добавил по-русски. – Но, дорогой Мазало, не забывай: длинный язык – короткая жизнь! – погрозил он пальцем с золотым перстнем. – Видел этого гётферана Арчила?

– Кого? Арчила? Рыжика? Видел. Выпили бутылку в хинкальной на Вельяминовской. Он прощения просил, что втянул меня в это дело.

– И он – чатлах! И отец его – набозвар, эшмакис траки [159] Сукин сын, задница чёрта (груз.). ! – строго сказал Сатана, закручивая винтом клок на голове. – С ним не кентуйся – стрёмно! У старых грехов – длинная тень! Если надо – ко мне приди, скажи. Может, знаешь наколы на богатеев? – невзначай добавил.

– Нет. Откуда? Сам нищий – откуда мне богатеев знать?

– У вас в Сололаки есть старые квартиры, где антик, картины. Если узнаешь про бабки, рыжьё или антик – приди, скажи, в долю возьму, синг-синг, орера! Меня всегда тут найти можно. Голяк проклятый! Хинкали в городе нет – это дело? Только тут, да и то иногда!

И Сатана принялся ругать всё подряд: тупое правительство, оборзевших Китовани и Иоселиани, подлых осетин, наглых абхазов, беженцев, звиадистов, шеварденистов, армян, греков, жидов, мусульман и всех, кто жить не даёт.