Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Не сводя с нее глаз, я присел на корточки. Она почуяла мое приближение и разволновалась: взвыла, несколько раз попыталась встать, но ничего не вышло. Оставалось только изо всех сил тянуть шею и смотреть на меня. Она не могла меня видеть, но хотела показать, что смотрит на меня, что за этой маской, за жесткой коркой, скрываются полные надежды глаза.

– Не бойся. – Я погладил собаку, отряхнул с ее шкуры снежинки. Она была теплее, чем я думал. Собака послушно лежала в канаве, из ее гортани рвался жалобный вой.

Я резко отдернул руку. Собака что-то почувствовала, испуганно задрала морду, вытянула шею, пытаясь меня отыскать. Я зарылся руками в сугроб у края канавы и столкнул его вниз. Снег с шорохом укрыл собачью спину, она принялась судорожно отряхиваться. Я шагнул на другую сторону и столкнул в канаву скопившийся там снег. Он укрыл собаку до самой шеи, осталась только морда, и она изо всех сил тянулась вверх. Собака смотрела на меня, она хотела, чтобы я знал, что она смотрит на меня, из ее горла вырвался прерывистый вой, голос истончился от холода. Я неотрывно глядел на черную маску, представляя за ней полные ужаса глаза. Какая ничтожная жизнь. Вернулся под навес, взял таз для умывания, зачерпнул им снег и бросил в канаву. Собаку укрыло рыхлым снегом, перемешанным с тяжелыми комьями земли, она исступленно мотала головой, пытаясь высвободить морду. Я набрал новый таз, теперь снег укрыл ее с головой. Припорошенная белым гнойная корка сжималась и вздрагивала, сжималась и вздрагивала, потом исчезла, затихла. Письмо, которое я все это время держал в кулаке, тоже полетело в канаву, сверху я набросал еще немного снега, а потом утрамбовал его дном таза.

Сколько прошло времени? Встав, я почти не почувствовал ног, руки покраснели и опухли от холода. Стемнело, но метель не утихала, снежинки стремительно падали с неба, как крупинки времени в песочных часах. Крупинки потерянного, больше не принадлежащего мне времени. Вспыхнули фонари, высветили грязь на снегу. Я вернул таз на место, сунул руки в карманы и направился к дому.

Тетя и бабушка собирались ужинать.

– Холодно на улице? – спросила тетя.

– Ага, – откликнулся я и сразу сел за стол, не помыв руки.

Тетя разломила пампушку и протянула половину мне. Я сжал ее в ладони, впился ногтями в теплое белое тесто, казалось, у меня в руке лежит горячий снежок. Я почти почувствовал, как медленно тают пальцы, как исчезают линии, исчертившие мои ладони. И сделал глубокий выдох.

За минувшие годы я почти не вспоминал об этом происшествии. В памяти осталось только, как я дошел до магазина “Канкан”, там развернулся и отправился домой. Непонятно, почему я так поступил, то ли из-за погоды, то ли просто не хотел встречаться с твоим дедушкой. А этот короткий эпизод будто стерся из памяти, я не видел ту собаку, нет, ее вообще никогда не существовало. Но теперь, впервые за двадцать с лишним лет, я отчетливо вспомнил собачью морду в черной маске. Какое жалкое, какое незаметное существо. Ее жизнь была совершенно бессмысленна, и я почувствовал, что должен помочь ей положить этому конец. Что я ощутил – удовлетворение или еще большую пустоту? Мне вдруг расхотелось идти к тебе, но я не мог объяснить причину, меня как будто отшвырнуло в сторону центробежной силой. Я сошел со своей орбиты, ускользнул из готового сценария.

Будет ли хомячок и дальше бежать в колесе, если однажды узнает, что всегда оставался на одном месте? Бросив письмо в канаву, я был как тот хомячок, который вдруг остановился после долгого бега.

В следующий раз я увиделась с Се Тяньчэном спустя много лет, встреча была назначена в кафе у вокзала. Из углового окна кафе был виден пешеходный мост, черный от потеков грязного снега. Мужчина в кепке торговал на мосту дешевыми игрушками, птичка “Энгри бердс” со светящимися глазами взлетела, похлопала крыльями и упала, нырнув головой в асфальт. За мостом виднелась островерхая вокзальная башня с часами и крупные красные иероглифы: “Пекинский вокзал”. Дожидаясь Се Тяньчэна, я долго смотрела на вокзал и почти увидела, как он и двенадцатилетняя я быстрым шагом пробираемся сквозь плотную толпу к залу ожидания. У входа было особенно людно, он инстинктивно взял меня за руку, но я тут же вырвалась. Он взглянул на меня и улыбнулся. Улыбка вышла смущенной, он будто говорил: ничего страшного, пустяки. Почему-то я запомнила эту улыбку – наверное, она обнажала мягкую доброту Се Тяньчэна. Как говорила бедняжка Бланш, я всегда зависела от доброты незнакомцев.

Се Тяньчэн пришел. Завидев его, я с облегчением отметила, что он такой же рослый и плечистый, каким остался в моей памяти. Но узнать его я смогла только благодаря интуиции. Он очень постарел, глаза глубоко запали, у висков бурели крупные пигментные пятна, они же покрывали тыльные стороны его ладоней, я заметила это, когда он сел и достал сигареты.

– Сколько мы с тобой не виделись, лет двадцать? – спросил Се Тяньчэн.

– Восемнадцать.

– У меня дочери шестнадцать, – сказал он. – Уже с парнем встречается.

Просторный коричневый джемпер висел на нем мешком, рубашки под джемпером не было, и из ворота торчала темная шея. Он предложил мне юньнаньскую сигарету, я сказала, что курю другие, и достала из сумки свою пачку.

– Тоже их полюбила? – Он взял у меня пачку “520”, покрутил в руке. – Давно их не видел.

Я затянулась, опустила голову и взглянула на влажное красное сердечко на фильтре. Иногда, накрасив губы, я сразу хваталась за сигарету, просто чтобы увидеть, как расплывается помада по краю красного сердца.

Он пристально посмотрел на меня, потом вышел из задумчивости и улыбнулся.

Се Тяньчэн когда-то тоже ездил торговать в Москву. Как и тетушка Лин, с тех пор он уже нигде не работал, одно время хотел наладить крупный бизнес, но после ряда неудачных попыток все-таки оставил эту идею. К счастью, еще тогда на заработанные в России деньги он купил несколько квартир, теперь каждый месяц собирает арендную плату. Еще успел купить несколько автомобилей, а когда номера подорожали [76] Чтобы сократить наплыв автомобилей, в 2011 году власти Пекина установили ограничение на выдачу номерных знаков, в результате машины с пекинскими номерами очень выросли в цене. , тоже отдал их в аренду. С такими деньгами прокормить семью – не проблема. Се Тяньчэн живет в свое удовольствие, у него уйма свободного времени, днем обычно играет на бирже или в мацзян, по вечерам выходит выпить со старыми друзьями, с которыми катался в Россию, и старается попозже возвращаться домой: у жены климакс, она вечно раздраженная.

Быстро стемнело, вокзал было не разглядеть. Только красные иероглифы, по-прежнему четкие, одиноко висели в темноте. Из кафе мы пошли в знаменитый ресторанчик с хого [77] Хого – котел с кипящим бульоном, в котором варят овощи, мясо, рыбу. В сычуаньских хого котел делится на девять ячеек, в каждой из которых варится разная закуска. . Се Тяньчэн спросил, чем я сейчас занимаюсь, и очень заинтересовался, когда я рассказала о работе в редакции модного журнала, ему это показалось блестящим поприщем, и он явно расстроился, узнав, что я уже уволилась. Я сказала, что и дальше буду писать репортажи для разных журналов, он спросил, у кого мне приходится брать интервью, я назвала несколько имен, которые первыми пришли в голову.