Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Второй столп звался мы. Лишенные семьи, да и любого другого организованного по правилам общества — школы, коммуны, — дети сами изобретали для себя правила и сами для себя, сообща, становились семьей. Словесные формулы, выученные жесты, отработанные ритуалы скрепляли эту разнородную и разномастную ораву, дарили мгновения совместного чувствования.

Давая серьезное обещание, полагалось вложить кусок пищи в согнутый локоть (лучше хлеба, но за неимением сойдут и щепоть каши или пара капель киселя) и съесть, глядя в глаза сотоварищу.

При делёжке съестного, чтобы вышла ровной и справедливой, — по очереди коснуться всех участников процесса с приговоркой: “Будет скоро да́дено, не штымпу и не гадине, а тебе”.

Перед началом карточной игры — во избежание мухлежа — сцепить правые руки и трижды произнести хором: “Шахер-махер, вышел на хер!”

Клянясь в искренности — высунуть язык и позволить собеседнику тщательно ощупать его и даже подергать.

Для одалживания ценных вещей — порнографической открытки или огрызка карандаша — была разработана целая церемония, уж слишком серьезным и рискованным казалось дело. Хозяин — при свидетелях, и лучше бы их было побольше, — передавал на раскрытой ладони предмет со словами: “Отвечаешь”. Второй участник сделки — еще не касаясь вещи, а только подтверждая свое честное намерение попользоваться и непременно вернуть — произносил встречную реплику: “Именно я — когда я хочу, как я хочу, где я хочу и чем я хочу”. Хозяин закреплял сказанное еще одной словесной формулой: “Не с мухи, не с комара, а именно с тебя”. — “Чур, слово не сменяется!” — подтверждал проситель. Свидетели чинно кивали, и только после этого разрешалось забрать предмет…

И даже те ребята, что были эвакуированы недавно и совсем немного времени провели в компании бездомных сверстников со стажем, впитывали и вбирали эти правила мгновенно — как вдыхали: заклинания и магические словечки, церемонии и ритуальчики были заразнее тифа, разносились быстрее холеры.

Так, через пришептывания и приплевывания, дети пытались управлять миром или хотя бы задобрить его недружелюбие.

Белая была для детей — не своя, но и не чужая. Чужими считались прочие взрослые (или штымпы , как их презрительно именовало пацанье): и Деев, и сестры, и даже юный дурень-кашевар, которому лет стукнуло не намного больше, чем пассажирам. А комиссар была — где-то на границе между миром взрослых и миром детей.

Она понимала эшелонную речь. Знала и про башканов , и про сявок , и про ноченьку с ишачкой . Ей не нужно было объяснять про важность установленных обычаев или нерушимость клятвы, данной одним пацаненком другому. С ней можно было перекинуться соленой шуткой и даже спросить совета.

У комиссарского купе то и дело появлялись ходоки из пассажирских вагонов с вопросами и предложениями. Возникали в любое время, иногда и поздними вечерами или сонным утром, до рассвета, — видно, прибегали сразу, как только загоралась в голове беспокойная мысль. Сама Белая никогда не отвергала визит — впускала к себе гостя, даже если к тому времени уже успела заснуть или еще не успела проснуться.

Деев старался не пропускать эти приходы: раскрывал гармошку и слушал ребячьи заботы, страхи, жалобы и задумки. Все время спрашивал себя: а как бы он, Деев, ответил на тот или иной вопрос? И каждый раз терялся, не знал, что сказать: на язык вместо ответов приходили одни только бранные слова.

Наведалась беременная девочка Тпруся — выясняла, можно ли перевязать растущий живот потуже, чтобы оттянуть момент родов и без хлопот достичь Самарканда.

Заходил Габбас Лохмотник, почти беззубый мальчонка-башкир, и без доли хвастовства объяснил, что может украсть на базаре все необходимое — хоть деньги, хоть продукты. Предлагал свои услуги, уж очень хотел быть полезным эшелону.

Заглядывали братья-близнецы Борза и Бурлило — просили сообщить, когда будет поворот на Персию. Родители их год назад укочевали туда, а сыновей оставили дома, на остывающей печи, с одной початой краюхой желудевого хлеба на двоих. С тех пор мальчишки мечтали добраться до далекой страны и разыскать отца с матерью.

Ночью явился крошечный мальчуган по кличке Карлёнок, с короткими ручками-ножками и лобастой башкой, по виду и правда напоминающий недомерка. Просил показать ему среди звезд Юпитер: его родители, по сговору с прочими взрослыми, всей деревней снялись и отправились в город, откуда обещаны были поезда на Юпитер. Ребятню оставили по избам — маленьких-де на Юпитер не берут…

Белая знала ответы на все вопросы: про Юпитер, Персию, приход Китай-царя и воскрешение наследника, смертного мотылька-ворогушу и предвещающих смерть иродовых петухов, да хоть про самого черта в ступе.

А однажды пришел Петька Помпадур, хмурый мальчонка с опухшими ногами и чирьями по всей голове. Прямо с порога объявил:

— Жениться хочу.

У Деева аж дух захватило: и хватило же у малёнка дерзости объявить свою мечту громко и без тени смущения!

— Когда? — уточнила Белая спокойно.

— Сегодня.

— На ком?

— Не знаю пока что. Разрешаешь?

— Разрешаю, — пожала плечами Белая.

Тот кивнул деловито и пошел вон, шаркая отекшими ногами и слегка переваливаясь уточкой.

— Сестрам скажи, чтоб не ерепенились, — наказал уже из коридора. — А то расквохчутся…

— Слышь, Помпадур, а тебе зачем? — не выдержал Деев и высунулся из купе вслед мальчишке.

Тот обернулся и посмотрел сурово, явно осуждая за неумный и неуместный вопрос.

— А чё бобылять-то? — кинул через плечо и направился дальше — как выяснилось, в девчачий вагон.

Продолжение истории Деев с Белой узнали уже от сестер. Придя в вагон, Петька не спеша пошел по отсекам: бродил молча и заглядывал в лица, вгоняя девчонок в краску. Отсмотрел возможных невест — всю сотню пассажирок, включая четырех- и пятилеток, — и вернулся к лавке Зозули.

— Замуж за меня пойдешь? — спросил без обиняков и предисловий.

— Так вокзальная я, — потупилась та.

— Что было, то быльем поросло, — возразил.

Она кивнула, соглашаясь.

Помпадур сел рядом на лавку и взял невесту за руку. Так оно и сладилось.

В комиссарское купе тут же прибежала сестра и доложила о состоявшейся “свадьбе”. Белая дала команду “не квохтать”. И наблюдать.

Молодые просидели остаток дня, держась за руки. Ближе к вечеру разговорились — негромко, никому не слышным шепотом; верно, тогда и познакомились. Ужинали, сидя рядом: пальцы пришлось расцепить, чтобы взять кружку с похлебкой, но после каждого глотка поднимали друг на друга глаза и встречались взглядами. Петька не доел свою порцию: бульон выхлебал, а самый смак и вкус — гущу из крупы и картофельных поболтков — отдал “жене”, а та отдала свою гущу “мужу”.