Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

И вот, когда игра дошла до ничьей – 14:14 – и они приступили к следующей, завершающей, партии, от неожиданных перипетий которой у безмолвных зрителей перехватывало дыхание, появилась свадебная процессия.

Во главе шла невеста – Манон, ставшая вдруг такой высокой от туфель на каблуках, что издали ее невозможно было узнать, не будь на ней традиционного белого кисейного платья, а на золотистых волосах – короны из живых белоснежных цветов апельсинового дерева. Это был драгоценный подарок Памфилия и Казимира, укравших ночью цветы у нотариуса из Ле-Зомбре, – оригинала, который давал себе труд ухаживать еще и за черешневым деревцом в маленькой оранжерее в глубине сада. Кроме того, в память о своих дорогих холмах Манон поместила между кистями белых цветов четыре пурпурных цветка с широкими венчиками – цветы ладанника, который англичане называют скальной розой, по-провансальски «мессуг». Спускаясь по склону, ведущему к мэрии, она опиралась на руку Виктора, Виктора великого, Виктора неповторимого, облаченного в черную необъятную накидку, в которой он когда-то пел «Вертера»: она закручивалась вокруг его ног в лакированных сапогах из «Почтальона из Лонжюмо» [78] «Почтальон из Лонжюмо» – самая известная опера А. Адана. Премьера состоялась в Опера-Комик в 1836 г. : своим блеском они в свое время ослепили немало суфлеров.

Его огромные черные глаза лучились гордостью и радостью из-под широкой мушкетерской шляпы.

За ними важно вышагивали Бернар и его матушка. Магали была с ног до головы в чем-то кружевном бежевого цвета, она улыбалась сквозь легкую вуалетку, свисающую с широкополой соломенной шляпки; Бернар держался очень прямо в новом – это было видно, – недавно приобретенном в «Прекрасной садовнице» костюме. Кроме того, между опущенными концами твердого воротничка был виден шелковый галстук лазоревого цвета, заколотый булавкой с небольшим сапфиром. Жених и невеста выглядели еще краше, чем обычно; было заметно, что они это знали и держались раскованно.

Следом шел Англад, приобретший по случаю свадьбы «племяшки» дивную фетровую серую шляпу.

Он с важностью подставил свой локоть Эме; грим на ее лице был, возможно, недостаточно ярким для оперных подмостков, но, пожалуй, излишне заметным для деревенской мэрии, однако кисейная накидка выгодно затеняла ее прекрасные глаза…

И наконец, за ней шли четверо одинаково одетых господ – в черных сюртуках и котелках. Это были гости, приглашенные Виктором с целью, которая вскоре должна была раскрыться всем. В то самое время, когда они вступили на эспланаду, Филоксен, подняв руку, крикнул:

– Подождите минуту. Вот-вот свершится «la ultima estocada»! [79] Последний удар (исп.) – термин корриды, означающий удар, которым тореадор убивает быка в конце представления.

Передав свой цилиндр Памфилию, он откинулся назад с зажатым в руке шаром, мгновение держал его на уровне глаз, целясь, затем в полной тишине сделал прыжок вперед, вслед за которым последовал «карро»; послышались аплодисменты.

Филоксен скромно поприветствовал зрителей, и все уже собирались войти вслед за ним в здание мэрии, как вдруг невеста выпустила руку Виктора, приподняла подол своего прекрасного платья и бросилась к небольшой группе людей, наполовину скрытых стволом платана: Энцо, Джакомо и Батистине. Дровосеки были на удивление чисто одеты, однако в своих праздничных нарядах – оливково-зеленых шляпах, розовых галстуках, синих куртках, светло-желтых башмаках с зелеными язычками – выглядели как гигантские попугаи. Манон каждого взяла под руку и подвела к процессии, только Батистина, одетая во все серое, увернулась от нее и сбежала: ее догнал Бернар и с рук на руки передал Памфилию, наполовину задушенному своим накрахмаленным воротником.

Молодожены с гостями вошли в мэрию, убранную ветками розмарина и желтыми цветами дрока.

Школьники, которым Эльясен не позволил проникнуть в святая святых, расшумелись, однако вскоре были вознаграждены одним замечательным эпизодом.

Господин Белуазо, весьма галантно поприветствовав невесту, сунул свою чудесную шелковую шляпу под мышку, быстрым движением превратив ее в блин… Дети, под впечатлением от этого внезапно произведенного на их глазах фокуса, приникли носами к оконным стеклам в надежде увидеть последствия, но господин Белуазо с большим достоинством сел на скамью и ограничил свое экстравагантное поведение тем, что принялся обмахивать лицо принесенным в жертву головным убором. Господин мэр взял слово.

В это время Лу-Папе шарил концом своей палки в зарослях ладанника и фенхеля, заполонивших ферму Массакан с тех пор, как не стало Уголена. Он был один, в новом костюме черного бархата, черной шляпе и черном галстуке. Время от времени он погружал руку в заросли и вытаскивал оттуда несколько красных и белых гвоздик – это были потомки тех первых саженцев, которые его племянник высадил сразу по возвращении с военной службы. Им посчастливилось выжить, на них было много цветов, но небольших – господин Тремела наверняка забраковал бы их. Вдруг старик резко вскинул голову: раздался свадебный колокольный звон. Перевязав рафией букет, он стал спускаться в деревню.

Речь мэра была встречена продолжительными аплодисментами; дольше всех аплодировал господин Белуазо, автор речи.

На Манон произвел большое впечатление пассаж, в котором упоминалось «дитя из деревни, преданное своими же» и «горькое раскаяние всех жителей Бастид при мысли о бесценной, несбывшейся дружеской связи».

По окончании гражданской церемонии, когда все покидали мэрию, на глазах изумленных детей господин Белуазо совершил еще один фокус; они уже ждали его выхода, надеясь повеселиться при виде того, как он попытается напялить на голову нечто, столь комическим образом, незаметно для него самого, доведенное до состояния то ли блина, то ли диска, но каково же было их удивление, когда, даже не прерывая беседы с Англадом, он вынул из-под мышки этот плоский предмет и простым щелчком, сопровождающимся маленьким взрывом, вернул ему первозданное состояние и водрузил его на голову.

Венчание прошло без сучка без задоринки. Манон не выказала особого волнения, правда, как и полагается невесте, слегка краснела и бледнела, а Бернар излучал самообладание и уверенность в себе. Разумеется, не обошлось без слез Магали. Эме и Виктор стояли не рядом с брачующимися, а наверху, возле фисгармонии, вместе с загадочными гостями.

Маленький старичок был органистом, который раскрыл жителям Бастид подлинное звучание имевшегося в церкви старинного инструмента. Трое других были главными хористами Марсельской оперы. Их поставленные голоса гармонично переплетались с басами фисгармонии и сочетались со взволнованным голосом Виктора и ангельским сопрано Эме: свод маленькой церкви, первым воспринимавший их голоса, возвращал их всем присутствующим, так что казалось, небесная музыка и правда спускается с небес. Господин Белуазо позднее утверждал, что подобная месса сделала бы честь любому собору в день бракосочетания особ королевской крови.