Марион Пошманн - Сосновые острова

Гильберт, голый по пояс, сушил волосы, когда Йоса вернулся с носками. Гильберт принял очень горячий душ. Из японских душей льется почти кипяток. Имея в виду предстоящее путешествие, полное лишений и аскезы, Гильберт решил напоследок помыться самой горячей водой, какую только мог стерпеть, и теперь был красный, как рак. Он сам себе напоминал теперь краснозадых обезьян, японских макак, которые так привлекательно выглядят в туристических проспектах во время купания в горячих источниках холодной зимой. Обезьяны с красными мордами, окутанные водяным паром. От него теперь тоже валил пар, как из парилки, как от распаренной обезьяны. Он натянул чистую футболку и взял новые носки. Когда Йоса отвернулся, он поднес носки к лицу и понюхал с грустью, потому что они были такие новые, такие неиспользованные, такие свежие. Он бы с охотой понаблюдал теперь за японскими макаками, вообще, во время этого путешествия ему захотелось увидеть животных, туземных зверей, например японскую енотовидную собаку, похожую на американского енота-полоскуна, или европейского барсука, белую лису из легенды, оборотня, который превращается в утонченных дам и элегантных юношей, даже бурых медведей в диких дебрях Хоккайдо, так скучают дети, а он-то думал, что уже не способен так упрямо скучать по кому-либо. Он хотел прежде всего увидеть, как плещутся в источниках макаки, но тогда надо дождаться зимы, на склоне лета этого не увидишь, он желал видеть, как двигаются звери через заснеженный пейзаж, какие оставляют следы, хотел видеть, какое любопытство, какой инстинкт их гонит. Обезьянки с лицами цвета вареного рака и пушистым коричневым мехом, существование которых так же безусловно, как и загадочно. Животные, чьи движения подтверждают его самого, Гильберта, бытие.

Он надел ботинки, взял портфель, нащупал ключ.

Начнем, торжественно объявил он, с вишневых садов Уэно.

Вишневые сады Уэно в это время года не цветут, возразил Йоса, когда они выходили из отеля. Гильберт рассердился. Этот японец не соображает, о чем вообще идет речь. Он беспечен, когда необходим четкий план, и слишком формален, когда требуются щедрость и размах, еще одна причина его провала.

Мы приедем в Уэно, терпеливо объяснил Гильберт, и представим себе, что деревья цветут, какими их увидел Басё. Речь идет не о цветении как таковом, суть в энергетике этого места. После паломничества Басё прошло пять столетий, теперь уже не важно, весна сейчас или осень. Время прошло, а место осталось.

По лицу Йосы невозможно было понять, дошла ли до него эта мысль. Но его тело выпрямилось, стряхнуло усталость, и он сделался ответственен и серьезен, как гид перед иностранными гостями.

В парке Уэно он вывел Гильберта на главную аллею, действительно без счета усаженную вишнями, и свет так отражался от листьев, что Гильберт на мгновение подумал, что перед ним и вправду белое море цветов. Или снег. И то и другое устроило бы его больше, чем банальная зелень, и хотя все дело в месте, а не во времени, ничего особенного эти вишни Гильберту не давали. Даже Басё в день своего отбытия в поход посвятил цветущим вишням Уэно всего одну строчку: «Когда я увижу их снова?»

Гильберту смутно вспомнилось другое стихотворение, в котором предлагается разрубить вишневое дерево, чтобы найти его цветы, — совершенно неверный подход.

Он повернулся и, не дожидаясь Йосы, зашагал к вокзалу, при этом принял решение не тратить в течение путешествия более времени на тему вишневого цветения, а сосредоточиться на эффективности, логистике и сезоне вечнозеленых долгожителей сосен.

Станция Кита-Сенджу. Территория самоубийц. Высотки без лица и истории. Бесконечные улицы, ни на минуту не стихающее движение транспорта. Ни следа от исторического здания почты. Долго ждали на светофоре. Включился зеленый. Они всё не решались перейти улицу. Когда зеленый свет зажегся в третий раз, Йоса, следуя своему пути, миновал линию домов, состоявших из одних только аварийных выходов и уродливых коробок кондиционеров. Они шли мимо этих коробок, которые ритмически повторялись, совершенно одинаковые, один в один, казалось, будто они попали во временн у ю петлю и движутся теперь по кругу. Потом — покинутые мелкие гостиницы с ресторанами, в витринах — пыльные муляжи блюд здешней кухни. Маленький супермаркет, магазин со спортивными кубками. Йоса, будто во сне, нашел новенькое здание чуть больше киоска. Вошли в стеклянные двери, и вот уже в помещении не протолкнуться. На этом почтамте помещалось два клиента, одно окошко и один стул ожидания. Невероятно, на этом месте находилась старая почта. Хорошо, что она вообще тут есть, эта почта. Они купили единственную марку с цветочным рисунком и одну открытку, и Гильберт написал всего одну фразу для Матильды: «Привет из Токио».

Пошли дальше по главной улице, Йоса непоколебимый, Йоса как автомат, Йоса немой. Прямая, как рельсы, улица перешла в мост через реку Сумида. Йоса привел Гильберта на берег. Черная вода, тень арки моста, совершенно гладкая поверхность, как гранитный пол в банке.

Здесь Басё со спутниками сошел на берег, кратко объяснил Йоса. Первый этап пути они преодолели на лодке. Вот место, где они пришвартовались. Место, Гильберт заметил это сразу, как будто специально придумано для замысла Йосы. Неподвижная вода — что ни брось в нее, она тут же снова станет неподвижной и скроет в своей равнодушной гладкости все, что бы ни произошло. Они, опираясь на перила, рассматривали воду. Опоры моста отражались в ней, с белыми и бирюзовыми штрихами, странно детские пастельные тона, какие часто встретишь в очагах социальной напряженности — клиниках, домах престарелых, приютах, — такими цветами пытаются сгладить невысказанные катастрофы. Мятного цвета опоры уходили в глубину, красные буйки поднимались из воды, как потерянные головы, пестрые распорки перекрещивались, образуя силуэт не то пластиковой игрушки, не то мороженого. Сверху, как американские горки, вздымались стальные сводчатые конструкции моста.

Гильберт повернулся, хотел идти. Только теперь он увидел Басё. Басё как живого, как будто объемное граффити на стене набережной, Басё как рисунок кистью в манере эпохи Эдо; Басё и его спутник поднимаются на берег и отправляются на поиски ночлега, чтобы завершить этот день.

Гильберт представлял себе Басё несколько импозантнее. То, что он увидел, его немного отрезвило. Щуплая, сгорбленная фигурка, с огромной шапкой паломника на голове, через плечо перекинут ремень пилигримской сумки, опирается на посох странника, что-то вроде костыля. Басё, как и следующий за ним спутник, еще более согбенный, почти ползет по земле. Он повернул голову к смотрящим. Лица его не разобрать.