Марион Пошманн - Сосновые острова

На другое утро голова его была как будто набита листвой. Как рюкзак, переполненный сухими листьями. Чувства притупились, ему было легко, как будто он выздоровел после долгой болезни или как будто сила, что давила на него и гнала, на время отступила.

Токио — Уено — Ёмия — Уцуномия — Кёрияма — Фукусима — Сендай…

Еще в Токио, когда они сели в скоростной поезд «Горное эхо» на Сендай, все изменилось, как будто Токио — это кульминация, когда вся страна из знакомой превращается в неведомую. Если поезд «Свет», который привез их из леса самоубийц в Токио, был переполнен и потому, несмотря на новейшее современное оснащение и яркие цвета, ехать в нем было не очень удобно, то поезд на Сендай вез немногих пассажиров. И чем глубже на север, через Ичиносеки и Китаками и дальше на Мориоку, тем больше поезд пустел. В Мориоке те, кому надо на самый северный из японских островов Хоккайдо, делали пересадку. Аомори, Новорибэцу, Саппоро, эта дорога вела в направлении Камчатки, на Курильские острова, на российскую границу. Желтоватые занавески покачивались на окнах и с трудом сопротивлялись солнечному свету; в другом поезде на окнах были плотные жалюзи. Со старомодных занавесок начинался путь к загадочному северу, овеянному легендами, путь приключений, путь пилигримов, ищущих и алчущих познания, гонимых — по-прежнему?

Они сидели в поезде, мимо проносился пейзаж, они не прошли его пешком, но пересекли. Оставляли позади одну станцию за другой. Недвижное путешествие, действие как будто без всякого действия. Или тягостное, обморочное движение, как у листа, сорванного с ветки порывом ветра.

Они держали путь в Мацусиму, без остановок, пересадок, только туда. Вследствие этого они «перепрыгнули» несколько остановок Басё. Муро но Яшима, где находится святилище божества — покровителя Фудзи, «Принцессы-весны-что-распускает-цветы-на-деревьях», храмовый комплекс Никко и древнюю иву в Асино, которую воспел в стихах монах Сайгё тысячелетие назад. В Никко Басё сочинил хайку о свежей весенней зелени.

Молодая листва, пронизанная солнцем, — весь храмовый комплекс в этих строчках, причем следует знать, что имя этого святилища означает «лучезарный, как солнце». Хайку Басё — как духовная притча. Как солнце пронизывает листву, так духовная сила храма пронизывает этот мир и людей. Немецкая лирика во времена Басё тоже оперировала подобными сравнениями.

«Вишневый цвет в ночи» Брокеса: сияние луны пронизывает белизну цветов вишни, как свет Господа — лирическое Я. Совершенно японская образность — как Брокесу такое пришло в голову, вот вопрос. Как бы то ни было, листва, молодая и беззащитная на ветвях, пронизанная всемогуществом солнца; поскольку Гильберт и так чувствовал себя листом, сорванным с ветки, в Никко его не ждало ничего нового. Прежде всего он должен определить главное, и он это сделал, оттого-то они вот уже несколько дней и занимались одними соснами, бессчетному множеству лиственных деревьев уделить внимание уже невозможно.

Что касается ивы, то и для Сайгё, и для Басё речь шла о том, чтобы отдохнуть и уйти в себя в ее тени, в то время как жизнь внешняя шла своим чередом. Это дерево было для них воплощением покоя духа перед лицом быстротечности и переменчивости жизни.

Сайгё писал об иве в Ашино в своем известнейшем стихотворении в жанре вака:

Басё состоял с великим поэтом Сайгё в поэтическом диалоге. Басё нисколько не смущало, что Сайгё давно умер, это была коммуникация двух бессмертных душ. Счастливый от того, что ему довелось пребывать в тени того же дерева, Басё написал:

Вот снова пример непоследовательности поэзии. Стояло дерево для беглецов лишь затем, чтобы воплощать собой вечное, воплощать непреходящее среди беспрестанной переменчивости, оно было и тем и другим, воплощенное противоречие. Гильберт хотел бы спросить у Йосы, как тот к этому относится — к противоречию, к парадоксу, — или, быть может, для японца это само собой разумеется, что-то вроде нетрудного коана [7] Коан — короткая история без логической подоплеки, с парадоксами и афоризмами. Смысл коана нельзя постичь с помощью рационального мышления, он скорее поддается интуитивному пониманию. , который неяпонец не сумеет понять.

Между тем они с Йосой проносились мимо, пролетели мимо ивы, мимо нежной весенней листвы, пока что им не до того, чтобы обрести покой перед лицом постоянно текущих переменчивых вещей.

Дорогая Матильда,

мы движемся к цели. Если мы еще на что-нибудь отвлечемся, мы никогда не доберемся до Сосновых островов. На вулкан Михара мы не едем. Йоса из-за этого обиделся и не разговаривает со мной. Уставшие от жизни веками восходят на этот вулкан и бросаются в его кратер. Об этом написан целый роман, бестселлер, там пара несчастных влюбленных как раз додумалась именно так свести счеты с жизнью, с тех пор им и подражают, эффект преемственности. После появления книги туристы валят на это место толпами, специально ходит паром, чтобы самоубийцы с комфортом могли добраться до цели, равно как и просто любопытные, целые семьи выезжают по выходным на пикники и в походы, и с тех пор как кратер огородили забором, он стал лишь популярней. Между 1930 и 1937 годами более двух тысяч человек бросились в жерло с кипящей лавой. Массовое захоронение, от которого я намерен уберечь юного японца, — я запретил ему думать о такой смерти.

Мы пропустили еще одну остановку Басё — Сешосеки, камень вулканического происхождения. От него исходят ядовитые испарения, которые уничтожают все живое вокруг. Он покрыт толстым слоем мертвых насекомых. Птицы, оглушенные, падают с неба, млекопитающие избегают приближаться к нему, растения скрючиваются, так что этот камень утверждает свое единовластие на унылой пустоши. Тоскливое место, неизменно окутанное туманом, потерянное место, гиблое, куда никому нет дороги. Но туристы и здесь разгуливают толпами. То, что убийственные испарения притягательны для Йосы, вполне объяснимо. В его годы и я бы отчаянно рвался поглядеть на такое явление. Я бы смахнул ногой кучи дохлых пчел, бабочек и мух и точно попробовал бы сам вдохнуть ядовитых паров. Теперь же меня побуждает обойти камень стороной комментарий в рассказе Басё. Камень веками считался воплощением девятихвостой лисицы, могущественной демоницы, которая в конце своих деяний в образе любовницы свела в могилу императора и превратилась в этот ядовитый валун. И хотя нынче этот камень полагают обезвреженным, а дух лисицы — изгнанным, эманации ядовитых паров нисколько не уменьшились. Я счел правильным не подпускать близко к таким проблемным местам личность вроде Йосы, состоящую в постоянном конфликте с лисьим началом — неважно, существует ли оно на самом деле или нет.