Марион Пошманн - Сосновые острова

Вместо этого — и я прилагаю к этому все усилия — ввиду специфического психического склада японца мы приблизимся к ядовитому месту по узкой тропе поэзии, почти не двигаясь физически, мы пересечем данную местность.

Гильберту понравилось, он нацарапал перевод на английский рядом со своим стихотворением и властно передал Йосе.

Йоса угадал мысли спутника и их не одобрил. Йоса пытался с помощью своей депрессивной энергетики не только читать мысли Гильберта, но ими еще и манипулировать. Он безмолвно вынуждал Гильберта сойти у ядовитого камня. Он высокомерно отводил глаза от величественных пейзажей, он отказывался признавать банальность внешнего мира, он настаивал на своем, он пользовался тактикой обиженного ребенка — неудивительно, что родители из-за него впали в отчаяние.

Йоса долго грыз кончик своей кисти, ему не сочинялось, не было вдохновения, сама идея сочинения стихов казалась абсурдной и недостойной его. Наконец, он начертал:

Стихотворение Йосы показалось Гильберту слишком субъективным и грамматически мутным, если смысл его вообще мог быть полностью реконструирован при переводе с японского на английский и далее на немецкий. Это многоточие после «тебя» — из-за него сильное высказывание заменяется полной неопределенностью. Если бы тут имелась в виду запятая, допустим, ее опустили, ею пренебрегли, тогда «окаменевшая лисица» воспринималось бы как дополнение к «тебя», и тогда бы лирическое Я решительно противостояло лисице как противнику. А поставь автор вместо запятой тире — любимый знак в немецких переводах японских хайку, подразумевающий размышление, — тогда это можно было бы трактовать так: лирическое Я из-за оскорбленной любви само превратилось в каменную лисицу — или, по крайней мере, угрожает превратиться. Эта неопределенность показалась Гильберту отличительной чертой творения Йосы, и это лишний раз доказывало, что для сочинения хайку необходимы ясность сознания и эмоциональная уравновешенность. Йосе, увы, не хватало ни того ни другого.

Самоубийство внешнее, объявил он Йосе, и внутреннее друг с другом несопоставимы. Басё стремился к самоубийству внутреннему, он хотел избавиться от своего эго, освободиться для поэзии. Можно и это счесть ненужным экстремизмом, однако как эксперимент такое в высшей степени интересно.

Йоса не отвечал. Йоса делал вид, что ничего не видит и не слышит. Он восседал в кресле — само сопротивление, сама непоколебимость, многотонное обещание никогда не уступать никакой силе, каковой бы она ни была. А сила эта — будь здоров какая сила, один Гильбертов авторитет чего стоит, авторитет университетского профессора, мудреца и педагога, — в высокодуховном смысле, а не в смысле старости, — сила, которой молодой японец ничего не может противопоставить, ибо он перед ней — ничто, ему остается лишь снова и снова прогибаться под эту силу; в общем, это сила, подозрительно похожая на силу всемогущего трансцендентного начала. Японец, как бы то ни было, склонялся перед силой неискренне, он переигрывал, а на самом деле он, внешне согбенный, скукоженный, скрученный, внутри себя, похоже, опирался на чудовищно крепкий тайный стержень, который, по расчетам японца, заставит отступить всемогущее начало.

«Способно ли всемогущее существо создать настолько тяжелый камень, что само не сможет его поднять?»

Философский парадокс о всемогуществе ставит вопрос о всевластии Бога. Как его понять, в чем оно заключается, на что способно? В рамках дискуссии по этому вопросу сторонники умеренного мнения ввели понятие относительного всемогущества, что само по себе противоречиво: может ли Бог сотворить столь тяжелый камень, что вынужден будет капитулировать перед его тяжестью? Как ни крути, если ему удастся поднять этот камень, стало быть, камень — пустышка, и это свидетельствует о творческом бессилии его создателя, если же поднять камень не удастся, создатель окажется бездарным атлетом. В общем и целом, без сомнения, доступно для познания и весьма зрелищно. Парадокс о всевластии по сути своей оценивает не вес камня, но вес Бога. Гильберт втайне был приверженцем концепции всемогущества Бога, хотя это противоречило всему, что он уже успел опубликовать на тему Божественной бороды. Разумеется, всемогущее существо способно сотворить любой камень, оно может поднять камень — а может и не поднимать, и тот, кто приведет аргумент, будто бы камень, с которым всемогущее существо не в состоянии справиться, является живым доказательством не-всемогущества, не постиг, что речь идет вообще не о возможности или невозможности поднять камень, ибо абсолютное всевластие само устанавливает законы логики, именно о них и идет речь, и устанавливает безо всяких проблем и напряжения сил. Суть в том, и Гильберт осознал это еще студентом в возрасте Йосы, чтобы проникнуться парадоксом о всевластии как поэтическим произведением, усвоить его, не думая ни о какой логике, пропустить через себя и просто принять с его изощренной иррациональной красотой.

«Способно ли всемогущее существо создать настолько тяжелый камень, что само не сможет его поднять?»

Как смертельно оскорбленный камень, восседал Йоса на своем месте.

Если бы этого японца, с которым Гильберт провел уже много дней, хотя бы учили коанам согласно японской традиции, они могли бы теперь поговорить на все эти темы. Гильберт мог бы поддержать беседу загадочными анекдотами из культуры самого Йосы; они, может быть, были бы японцу ближе, они могли бы заставить его образумиться.

Например, коан «Дух камня»:

Один дзен-наставник спросил двух странствующих монахов: «Как вы думаете, вон тот камень — он пребывает внутри вашего духа или вне его?» Один из монахов отвечал: «Поскольку всё в мире есть дух, я бы сказал, что камень внутри моего духа». Дзен-наставник ему на это: «Как тяжело должно быть тебе, ежели ты повсюду таскаешь в душе такой камень».

Или «Без бороды»:

Один монах увидал портрет длиннобородого Бодхидхармы и пожаловался: «Отчего вон тот не носит бороды?»

Токио — Уэно — Омия — Уцуномия — Корияма — Фукусима — Сендай…

Со скоростью суперэкспресса они пересекали регион Фукусима. Ехали вглубь страны, далеко от побережья и эвакуированных территорий. Не видно было никаких признаков, что здесь всего несколько лет назад случилась одна из самых эпохальных катастроф в этой стране. Поезд мчался среди полей, мимо звукозащитных ограждений, через незаметные аккуратные безликие районы, мимо отдельных домов, которые, как приклеенные, держались на поросших лесом горных склонах. Никаких холодильных башен, никакой атомной электростанции, никаких лодок, выброшенных на сушу, никаких разрушенных домов, перевернутых автомобилей, чьи колёса крутятся вхолостую в пустоте, никаких черных пластиковых мешков для защиты от наводнения, нагроможденных километрами вдоль моря.