Марион Пошманн - Сосновые острова

Поезд мчался через регион Фукусима по равнине неопределенного вида — такой же, как везде, разве что поскучнее, может быть, не столь пасторальной и романтичной, как в других частях страны, где по узким мостам пересекали глубокие ущелья и долго неслись по темным тоннелям; ничего особенного не было в регионе Фукусима, и это соответствовало классической традиции стран Юго-Восточной Азии, где пустота играет особую роль — мягкости сдержанности, даже эстетического качества.

Гильберт путешествовал в эти дни, как будто теперь была зима. Позднее лето перевалило в осень, термометр еще дотягивал ежедневно до отметки 30 °C, и все же Гильберту казалось, будто он проезжал не через высохшие пустоши, а сквозь покрытые инеем поля. То и дело возвращалось впечатление о зимней поездке, и ему не удавалось увидеть местность такой, какая она есть: жаркой и резко очерченной солнцем, в деталях и вблизи. Ландшафт отбрасывал яркий свет, и везде, где только Гильберт видел блеск, ему мерещился снег.

Из кондиционерной прохлады поезда Гильберт, ежась от холода, вышел на перрон. Его тут же, как плотной тканью, обволокла, так что он задохнулся, и изолировала от внешнего мира влажная жара. Гильберт вышел на платформу с тайным желанием отрешиться от всего; он вышел на перрон с опасением, что ему действительно удастся отрешиться, и вместе с тем он желал в этой отрешенности найти что-то, что раз и навсегда открыло бы ему глаза на истинную природу вещей. При этом он в первую очередь думал о соснах, почти только о них. Японские сосны на живописных островах — неужели они правда способны научить его что-то видеть? А если способны, то почему самая обычная сосна где-нибудь, скажем, в бранденбургском лесу не в состоянии сделать то же самое?

Он поискал глазами Йосу, который только что был рядом. Гильберт вышел из вагона первым, Йоса — за ним, Гильберт чувствовал его спиной. Потом Йоса встал подле него на платформе и с почтением ждал, когда Гильберт посторонится, чтобы пропустить пассажиров, садящихся в поезд, и решит, куда двигаться далее. Но Гильберт неподвижно замер на жаре на несколько секунд, и Йосу оттеснила и поглотила толпа.

Гильберт отошел в сторону, пропустил пассажиров, взглядом поискал среди лиц Йосу. Японцы давно перестали быть для него на одно лицо, но Йосу он не замечал.

В Сендае они должны пересесть на другой поезд, и Гильберт искал, как попасть в переход. На лестничной площадке прямо перед глазами над входом в помещение засветился рекламный щит с изображением бамбукового леса. Электрические птичьи голоса застрекотали со всех сторон, он спустился по ступенькам, вошел в прохладный лес, пение птиц превратилось в рисовый пирог и пестрые кубики из желе, фрукты в сахаре на длинных столах, вокруг которых теснились школьники в черно-белой форме.

Вокзал в Сендае: гигантский, начищенный до блеска, ультрасовременный. Ананасно-желтое пластиковое яйцо размером с аэропорт замыкало своды над сверкающими каменными полами, элегантные залы ожидания, огромные туалетные комнаты. Гильберт с удовольствием сел бы в кресло и огляделся, подождал бы Йосу. В уютных креслах вокруг столика для пикника чинно восседало японское семейство; пили зеленый чай и ели рисовые шарики с крошечными сушеными рыбками. Гильберт присел за столик рядом, тоже выпил холодного чая из своей походной кружки и наблюдал, как семейство укладывает оставшиеся рисовые шарики, завернутые в фольгу, в деревянный контейнер, а контейнер перевязывает пестрым платком. Все это происходило почти беззвучно, под приглушенный немногословный разговор, быстро и четко, без намека на спешку и суету, обычно свойственные вокзалам; это была элегантность, привитая с раннего детства.

В туалетах также царила атмосфера отеля класса люкс. Мрамор и зеркала, экзотические цветы, парфюм. Длинная череда сверкающих раковин, освещение, при котором и лицо Гильберта в зеркале выглядело благороднее. Никаких брызг на умывальниках, никаких обрывков туалетной бумаги, ни капли на полу. Просторные кабины с оптическими световыми датчиками, сенсорами, оснащенные искусственным интеллектом. Двери сами открываются, вода сама сливается, когда нужно, можно сделать все необходимое, даже не прикасаясь ни к чему. Он долго мыл руки и рассматривал свежий цветок лотоса рядом с унитазами, отраженный в зеркале перед ним; за его спиной с помощью зеркал цветок превращался в бесконечную цветочную цепочку.

Сендай не был местом скорби. Сендай был ни при чем. Путеводители не придавали ему никакого значения, оттого и туристы туда почти не заезжали. Если ты побывал в Токио — это ого-го, это круто, это повышает твой рейтинг путешественника в глазах европейцев. А Сендай, что Сендай? Сюда только по делам приезжают, по необходимости, по семейным обстоятельствам, проездом. Однако же Токио оставил Гильберта совершенно равнодушным. Он вообще не вздрагивал от слова «Токио», к маршруту Токио — Париж — Нью-Йорк он был холоден, никогда никакие амбиции не гнали его из Германии в этом направлении. А вот Сендай — ничего не говорящие фотографии из интернета, серые высотки, что могли бы с тем же успехом оказаться и в Калькутте, Детройте или Владивостоке. Вот именно серая безликость Сендая и притягивала Гильберта какой-то магической силой к этому городу.

Как будто в таком месте, как Сендай, еще что-то можно открыть, пережить что-то новое в этой стране, тысячелетиями исхоженной поэтами, насквозь изученной и описанной, в этом палимпсесте из поклонения и традиции, этих окаменевших видах и запыленных камнях, этом вечном повторении одного и того же!

Гильберту нравился Сендай, хотя он видел в этом городе только вокзал. Вероятно, ему следовало бы остановиться в Сендае на некоторое время, в маленьком депрессивном отеле среди парковок, однотипных зданий, вечного потока транспорта. Сырой бетон, тошнотворные соленые сливы, нервные животные, которым даже негде порыться, потому что в этой стране, помешанной на порядке и чистоте, и помойки-то толком не найти. Ему понравился Сендай, это был упрямый предрассудок, который не отпускал его во время всего путешествия.

Гильберт много раз прошелся по ослепительному залу, проверил все магазинчики, заглянул в каждое кафе и бистро. Но даже если бы Йоса решил вдруг что-нибудь купить, что-нибудь на бегу перехватить поесть, даже если бы помчался в туалет, они давно бы уже встретились. Гильберт недоумевал, как они умудрились потеряться на этом вокзале.

Он метался по залам и коридорам, как в аэропорту. Наконец, вышел к нужному перрону. Платформа была полна народа, час пик. Йосы — ни следа. На табло мигали пункты назначения на японском и английском, мигали кроваво-красным на черном фоне, как будто конечный пункт назначения — такая же загадка, как синтоистское божество.