Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

— Опоздали домой, — тихо говорит Лена, сжимая худенькие плечи дочери.

— Мне холодно, мамочка, мне холодно… — шепчет Оленька, глядя на Тимура. Он глушит мотор, аккуратно ставит мотоцикл на подножку, снимает шлем, поправляет волосы. И только после этого идет к Филипычу.

Он бьет его в лицо сильным прямым ударом. Тот падает навзничь в воду. Тимур ловит в воде его за волосы, повернувшись к нему спиной, вытаскивает на берег. Поднимает. Опять бьет. Теперь уже точнее, куда целился. Филипыч падает сначала на четвереньки, потом, обессилев, на живот. Тимур отходит на шаг, изогнувшись, бьет ногой в живот, в лицо, опять в живот. Изо рта Филипыча хлопьями идет розовая пена. Подплывают Дрын и Володя, покачиваясь, выходят из воды.

— Завязывай, — говорит Володя, хватая Тимура за руки.

Дрын оборачивается и смотрит в сторону, туда, где на песке лежит Лелик. Думает: «Идти к нему или нет?»

— Эй! — кричит Дрын своему другу. — Мы уезжаем! Лелик!

— Хватит, хватит, — говорит Володя, обхватывая Тимура, поднимая над землей. — Если он не утонул, так ты его убьешь. Завязывай.

Филипыч вскакивает, бежит к воде, к своей одежде, что лежит на окраине песочного города.

— А-а-а-а! — кричит Филипыч, выпучив глаза. — Спасите!

— Эй там, на пляже! — кричит солдат. — А ну прекратите!

Тимур вывертывается из объятий брата, догоняет Филипыча. Подножка обрушивает Филипыча лицом вниз в песочный город.

— А-а-а-а! — кричит Филипыч, но Тимур ловким ударом сбивает крик.

Филипыч замолкает. Подбегает Володя, оттаскивает Тимура. Тот извивается вьюном в крепких объятьях брата. Володя держит его крепко, но брат чуть ли не бьется в истерике, и они падают вместе на песок.

— А ну пре-кра-тить там!! — уже громче, приставив рупором ладони ко рту, грозно кричит солдат. Но его по-прежнему никто не слышит. Далеко. — Э-э-эй! Ш-щас стрелять буду!

— Лелик! Мы поехали! — кричит Дрын. — Че ты там разлегся? Кончай загорать, солнце за тучку забежало! — Он подходит к барахтающимся в песке Филипычу, Володе, Тимуру, мнется, разглядывает, оборачивается, смотрит в сторону друга: — Кончай загорать, сказал!

Начинается ливень. Лена подхватывает Оленьку на руки и бежит к лесу.

— Изверги, чудовища, изверги, чудовища!.. — шепчет она, прижимая к себе дочь.

— Не слышно, — говорит вслух солдат и еще некоторое время смотрит на суетящиеся точки людей на пляже, смотрит, не приставляя бинокля. «Никто не слышит. Никто. Стоишь тут… — размышляет он, поставив локоть на перила, подперев скулу. — Стоишь, даже выстрелить в воздух нельзя. Спросят: «Зачем стрелял?» — «Драка была». — «В зоне моста? Перед заграждением? Или за?» — «За». — «Устав знаешь?» — «Знаю». — «На гауптвахту! Кру-у-гом! Шагом арш!» Служба есть служба. Присягу давал. Да-а-а… Вот и караулу конец, сейчас смена придет».

Солдат входит в будку на краю моста, прикрывает плотно за собою дверь. «Сейчас смена придет, по дождичку-то притопает, ха-ха…» Он ставит в угол винтовку, поглаживая сталь, смотрит на нее долго, внимательно, словно только что увидел.

— Поехали! — заводит на пляже мотоцикл Володя. — Быстрее, Тимур!

Тимур с трудом надевает мокрую рубашку, пытается застегнуть вырванные с мясом пуговицы, у него ничего не получается. Потом хочет надеть брюки, машет рукой и бросает сзади на багажник мотоцикла.

— Лели-и-ик! — заводит мотоцикл Дрын и по косе подъезжает к другу. — Поехали, ну че ты разлегся как этот?..

Тот лежит вниз головой, положив ее на руки.

— Лелик, — говорит Дрын. — Хватит кукситься, поехали. Слышь, ну ладно, извини меня!

Лелик не двигается. Пляж становится мокрым, скоро по нему начинает сверху от леса идти вода.

— Ну извини меня, слышь? Поехали… А то по лесу не проедем, затопит низины, слышь? Ну ты как хочешь, а я поехал… С ребятами…

— Давай, давай! — машет рукой Володя, подъезжая к лесу. За ним выруливает Тимур.

Дрын свешивается с мотоцикла, протягивает руку и хочет тронуть друга, но передумывает, отдергивает руку и тупо смотрит ему в спину.

— Ну ладно… Как хочешь… Лежи себе здесь… Хлюпик.

Разверзлись небеса! Начинается настоящий летний ливень с молнией и грозой! Становится темно, как ночью. Волны воды опускаются на пляж, поднимая над ним желтые смерчи песка. Гремит гром, молния в секунду освещает мост, огромную рыбу, вывернувшуюся на фарватере: удар хвостом, еще удар, молния словно засвечивает бурлящую пену на воде, бык посередине реки, Лелика, лежащего в песке, и Филипыча, упавшего на краю своего песочного города. Город разрушен. Вода размывает остатки его, просачиваясь под Филипыча, подмывая прижатые телом еще сухие его дом и дом Оленьки. И еще улицу, по которой они собирались ходить друг к другу в гости. Дождь несется дальше над пляжем, водой, лесом — дальше, дальше, к городу. И вот уже словно громадный перст вывалил из-за излучины реки и метнулся в воду, в песок. Это смерч! Он всасывает в себя листья, песок, легкие палки и мусор и возносит всю эту муть и грязь выше моста, к фиолетовым небесам. Смерч, смерч! С воем ударился в мост, в будку солдата, от страха присевшего в будке, и шарахнулся вдоль насыпи железной дороги — к городу. Вскоре он настигает в лесу женщину, что прилепилась к стволу огромного вяза и, прижав к себе девочку, плачет. Он настигает трех мотоциклистов, что несутся, пробуксовывая в низинах, в грязи, настигает всякого: вдоль реки, на пляже, в лесу, в городе. И грозно тычет в город, свистит, шипит огромной змеей, вставшей на хвост.

Гремит гром, раскатываясь далеко, на многие десятки километров, напоминая, предупреждая людей о серьезном и важном.

— Вставай, — говорит Лелик, стоя над Филипычем. — Поехали.

Мотоцикл наполовину лежит в воде, наполовину на берегу. Филипыч лежит без движения, потом садится, смотрит в мутную воду, которая несется перед глазами вниз, под мост. Лелик садится рядом. Тоже смотрит в воду. По воде несутся листья, трава, пена. У противоположного обрывистого берега в омуте закрутило огромное бревно. Они смотрят на это бревно.

Стрижи летают над водой, далеко в лесу стучит дятел. Солдат выходит из своей будки. Он немного вздремнул под шум дождя. Тело его затекло, он приседает, машет руками, разминая члены.

«Хорошо!» — думает солдат, оглядывая умытую землю.

— Ха-ра-шо-о-о-о-о-о-о! — кричит он во всю силу своих легких, выпятив грудь колесом.

«О-о-о-о-о-о-о-о!» — бьется эхо между мокрыми фермами моста.

Приезжала Юля обыкновенно поздно ночью, но Алик ее никогда не встречал. Так повелось, что работал он по ночам, а она приезжала и мешала. Ему это не нравилось. Он запрещал ей ездить в электричках позже десяти вечера, но она его не слушала. Раньше ей было приятно тихо войти и смотреть, как он, сидя к двери спиной, курит, глядя в окно, за которым железнодорожные пути освещаются тусклым светом лампочек и фонарей. Юле непонятно было, как она целый вечер и ночь будет находиться в Райцентре, когда он здесь, на Узловой. Что для нее эти два с половиной часа в электричке?! Каких-то два с половиной часа! А если удастся успеть на скорый поезд, то на полчаса меньше. И какая ей разница, что там за окном — день или ночь! Главное, что впереди у них вместе целых два дня и три ночи: приезжала она в пятницу вечером, а уезжала в понедельник утром.