Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Хуже всего было зимой. Они с Аликом купили ей шубу, а зимних сапог найти не смогли. Вернее, их было много, сапог, но каких! Юля не могла носить уродливые вещи. Найти красивые стоило трудов. Как-то осенью, в один из ее приездов, они случайно зашли в комиссионный магазин, и там стояли желто-бордовые сапоги по последней моде. Они сразу же Алику понравились, а она отказалась их примерять. И осталась на целую зиму без сапог. Это вечное ее чувство независимости! Она никогда не позволяла ему делать ей дорогие подарки. Она всегда знала, что заработанных денег ему хватает едва-едва. Квитанции полученных переводов от мамы лежали в его столе внушительной стопочкой, перетянутые черной резинкой. Он утверждал, что отдаст деньги все сразу, как только заработает опять же сразу и непременно много. Она никогда не брала у него денег. Это ее чувство максимализма! Каждый раз, если ей казалось, что что-то не так, переубедить ее было невозможно. Принципиальность и честность ее были непогрешимыми. До смешного, до глупого непогрешимы, считал Алик. Поэтому и только поэтому она попала в Райцентр. В то время когда перед распределением все рвали и метали, пытаясь правдами и неправдами зацепиться на Узловой, она ничего не делала. И не потому, что была тупа и ленива. Наоборот. У нее был хороший диплом. Устроиться по своей специальности «конструирование и проектирование тканей» на Узловой, на фабрике, в каком-нибудь КБ, она могла без особых трудов. Для этого ей надо было сделать прописку. И все упиралось в это «сделать». Юля не хотела ничего «делать». Для всех на факультете так и осталось навсегда загадкой, как с таким дипломом и с такими внешними данными можно согласиться на какую-то занюханную фабрику в Райцентре. Что она хотела этим доказать? Кому и зачем?! Но она уехала и вот уже третий год работает там, приезжает на Узловую в пятницу поздно вечером и уезжает в понедельник утром, первой электричкой. И опаздывает на работу каждый понедельник, на час, а то и больше. И остается позже всех вечером, опять же на этот час, и делает то, что должна была сделать утром. Ей идут навстречу, входят в ее положение.

Оба они давным-давно понимают, что продолжаться так больше не может, нужна реальная основа, необходима твердая почва. Нужно что-то делать, а они словно стоят перед какой-то волшебной дверью и не входят в нее. Но почему же? Ведь нет никакой тайны: надо просто войти. И стать счастливыми. Вместе. Но они топчутся перед этой несуществующей дверью, а время уходит, уходит… И жизнь незаметно для них двоих превращается в какое-то бессмысленное ожидание: когда же наконец произойдет это ? А что такое это и как оно будет выглядеть, ни он, ни она не знают.

Она оправдывает себя тем, что мужчина должен всегда и везде проявлять инициативу, а он говорит, что инициатива инициативе рознь и не надо путать божий дар с яичницей. На любой ее повод завести серьезный разговор об их будущем он отвечает пространными умозаключениями и подтверждает правоту своих мыслей высказываниями великих людей, приводит примеры из истории и даже медицины.

Вообще за последние три года он стал много говорить. Он научился проводить параллели между явлениями, не имеющими ничего общего. И Юля даже стала привыкать к его научно обоснованной болтовне на любую тему. И все чаще она понимает, что ничего не решится само собой.

И вот решилась она.

В эту пятницу ехать на Узловую ей было жутко. Юля знала себя: если что-то втемяшивалось в голову, то доводилось до конца. Точно так же она уехала в Райцентр. Тогда она долго смотрела на суету и метания иногородних подруг, выслушивала стенания о том, как все будет ужасно там, на дальней периферии. Их послушать — там все было ужасно: и с жильем, и с продуктами, и с духовной жизнью. (Бездуховность и косность дальней периферии обсуждались особенно тщательно. Все приехали из маленьких городишек, из деревень, жили на Узловой в общежитии, и теперь никто не хотел возвращаться назад. Теперь Узловая казалась раем, землей обетованной). Однажды утром Юля, не сказав ничего Алику, пошла в институт и подписала направление в Райцентр. И уехала. Он ничего тогда не сделал для того, чтобы оставить ее с собой. Он только говорил, говорил, убеждал не форсировать события, обещал с кем-то поговорить. А она уехала работать.

Сегодня в пятницу вечером она едва не опоздала на последнюю электричку. Мест уже не было. Народу на Узловую ехало много: впереди были выходные. Юля встала в проходе перед группой мужчин, занявших сидячие места. Мужчины обсуждали какой-то спортивный матч, спорили, покрикивали, матюкались. Юле было не привыкать.

Тогда осенью сапог они так и не купили. Всю эту зиму она проходила в старых, купленных еще когда училась в институте. Всю зиму она натягивала эти сапоги на шерстяной носок через силу. Сапоги раздулись и со стороны казались валенками. Шуба, которую они купили в первый год ее работы в Райцентре, была розовая, из искусственного волокна, после первой метели свалялась и напоминала шкуру снежного человека. Так шутил Алик, а ей было не до смеха. Приезжая на Узловую, Юля чувствовала себя не в своей тарелке. Молодые женщины, девушки в красивых, зазывных курточках, полушубках франтовато похаживали по тротуарам Узловой. Сапоги на них были не сапоги, пальто не пальто! На многих было напялено по тысяче рублей, а то и больше, и ее «тибетская розовая» (так Алик обозвал ее шубу) выделялась ярким пятном. На нее оглядывались.

Особенной разницы между Райцентром и Узловой не было. Понятно, область есть область — институты, театры, культура бьют ключом… Но во всем остальном тот же Райцентр — только больших размеров. Несколько высотных домов в центре, трамвай… Ну и одевались здесь получше, это, как специалисту, Юле было видно сразу: другие цвета, краски, фурнитура, качества тканей… И все-таки Юле было легче в Райцентре. Он похож на ее маленький Черемхово, на Алтае, откуда она была родом. В Райцентре и дышалось широко, и думалось свободно. Так и не стала Узловая ее родным городом, и существовала она только потому, что здесь жил Алик. Каждую неделю где-то далеко-далеко от Райцентра он ждал ее, а когда она приезжала — вдохновенно и убедительно говорил о том, что скоро все у них пойдет по-другому, все уже меняется, просто она не видит перемен, потому что суть вещей женщинам почти никогда не открывается. На постижение сути способны только мужчины, да и то — избранные. По Алику, суть этих вещей заключалась в том, что «скоро, очень скоро произойдет мощнейшее перерождение количества в качество, и это станет для них двоих — откровением». Но откровением чего? И для чего? И каким оно будет, это «откровение», по Алику? Да, да, он не глуп, образован, можно сказать, хорошо образован! Он глотает книги по психологии, медицине, литературе! Он читает на французском, у него хорошая библиотека, но… Слишком поздно начала понимать Юля это «но», и все теперь стало невыносимым, потому что не видно этому конца, потому что опротивели и осточертели и выбитые стекла в вагонах, и похмельные компании, играющие в дурака, и милиционеры, заглядывающие в лица, и плачущие в духоте дети, и запах сигарет и мочи из тамбуров. И тоска, которая охватывает мягко, незаметно, как старая фамильярная подруга, когда стоишь перед окнами электрички, громыхающей по заснеженным просторам. Все это длится, тянется, и кажется, не будет этим поездкам конца и края. Нет, будет, будет… Она решилась. А уж если она решилась на что-то — ее не переубедить. Он и сам так говорит, восхищаясь ее характером. Сибирским, алтайским характером.