Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

— Сколько? — спрашивает он, показывая на разложенные кучками яблоки.

— Иди, иди, глупой! — со смехом отвечает толстушка, хозяйка яблок. — Не побирайся, все одно не дам!

— А попробовать можно? Может, я купить хочу у тебя целый мешок, че ты! — Филипыч надвигает шляпу на глаза и смотрит на ее бедра и грудь. Тело, формы ее выпирают из-под хлопчатого тонкого платья, как хлеб из опары вываливается запекшейся корочкой — душистый, горячий, не притронуться. Филипыч подступает ближе. — Я могу купить яблок и че захочу!

— Да все одно не купишь! — краснеет толстушка. — У тебя ж денег нет.

Филипыч лезет в карман, вытаскивая грязный рубль.

— Смотри, — говорит он и вдруг начинает смеяться. Смеется он со всхлипом, как будто икает.

Минуту назад постороннему человеку могло показаться, что, надвинув шляпу на глаза, приценивается к яблокам и бедрам толстушки какой-то местный пижон и бездельник. Теперь видно, что этот приплясывающий босыми ногами по асфальту человек болен. Что он один из тех, которых бабки называют «божий человек». Он один из тех, за которыми и сейчас в городках вроде Райцентра бегают мальчишки, жестоко дразнят: «Эй, эй, дурачок — на за ум пятачок!»

— Че ты, а? — многозначительно прячет рубль Филипыч и берет самое большое яблоко, надкусывает его.

Постепенно собирается толпа.

— Ну что?! Все одно не будешь куплять? — кричит хозяйка, растрясывая бедрами налево-направо и хохоча.

— Нет, кислые. В прошлое воскресенье ниче были, а теперь кислые.

— Так ты ж и тогда сожрал и не заплатил!

— Когда тогда?! Да ты че?

— Я че?! — оглядывается по сторонам толстушка, краснеет и подступает к Филипычу. — А ну-ка давай свой рубль! Доставай, доставай или сейчас сама залезу в карман и вытащу!

— У него там дырка в кармане, — говорит кто-то из толпы. — Еще че зацепишь вместе с рублем. Беда могет произойти…

Все смеются. Получается круг, в центре которого Филипыч и толстушка стоят друг напротив друга.

— А ну-ка, Филя, покажи ей где раки зимуют! — подзадоривают из толпы.

Филипыч — развлечение в базарный день, но когда любопытных становится слишком много, над головами появляется милицейская фуражка и, продираясь, — в кругу появляется вычищенный сапог. В ту же самую секунду толпа с противоположной стороны расступается, и Филипыч бесследно исчезает.

— Вон он, вон он! Лови его, лови! — на всякий случай лениво кричит кто-то.

Толпа рассасывается. Скоро вокруг толстушки и милиционера не остается никого.

— В чем дело? — спрашивает, выставляя вперед ногу, милиционер. Сапог блестит, ослепляя все и вся вокруг.

Толстушка теряется.

— В чем дело, я спрашиваю вас, гражданка?! — повторяет милиционер. — Чего вы шумели громче всех машин и автобусов?! Я вас слышал даже на площади!

— Ну так я торговала, а он стал приставать… — говорит гражданка.

— Кто он?

— Ну этот… Глупой.

— Вот это уже интересный разговор! И как он приставал?

— Ну как — обыкновенно… Съел яблоко.

Милиционер убирает правый и выставляет левый сапог:

— Один?

— Что? — переспрашивает толстушка.

— Один яблок съел? Или несколько?

— Один.

— Будем составлять акт?

— Что?

— Акт будем составлять?

— Зачем? Шут с ним, с яблоком!

— Вы так считаете? Значит, шут с ним, да?

— Да… Все одно он не со зла… Он же от голода…

— Так это же факт грабежа! Какой там «не со зла», какой там «от голода»?! Вы что — смеетесь?! Он вас ограбил, а вы его обороняете!

— Кто его обороняет?! Я?!

— Ну а кто же?! Сейчас составим акт и арестуем ого! Посадим потом! Ну что — пошли?

— Куда? — пугается она. — Куда пошли?

— В отделение.

— Да вы что? Никуда не пойду — мне торговать надо!

— Не пойдете? — переспрашивает милиционер.

— Не-е-ет!

— Ладно… Почем яблочки? Попробовать можно?

— Пробуйте.

Милиционер съедает яблоко, прищурившись, смотрит на солнце, отражающееся в голенище сапога.

— Кисловатое чуток… А вообще ничего… Почем?

— Сорок копеек кучка. За рупь три.

— Дороговато… — Милиционер разворачивается на каблуках и уходит к выходу.

К полудню на городок опускается розовое марево. По улицам ходят лениво и медленно. Пыль и жара словно кокон окутали улицы и дома. Жизнь замерла и не дождется пяти часов, чтобы появиться из всех щелей и опять заявить о себе. Редко-редко, как будто перепугавшись чего-то, по улицам проносятся грузовики. И опять тишина… Не слышно ни собак, ни птиц. Ни вздоха не проронится…

Только в одном месте оживление. Как пульс у спящего человека… Здесь медленно и лениво происходит перемещение ног, рук, кружек и языков. Этим местом является пивная.

Около пивной стоят, лежат и сидят человек тридцать. Стойка возле киноафиши сломана, желающим на ней не уместиться. Поэтому рядом, под тутовником, на газетках и просто на траве, разложена таранка, расставлены кружки, ведется неспешная беседа. Здесь обсуждаются последние события в семье, в городке, районе, области и во всем мире.

Сюда и стремится Филипыч. Еще издали, метров за пятьсот, он начинает взвизгивать и кричать.

— Кэри-мэри-дэри-фэри! — приплясывает он. — Мужики-и-и! Э-э-эй! Я к ва-а-ам! Щ-щас вам все пока-жу-у-у!

Но никто не обращает на него внимания, кроме одного человека. На углу стойки, около киноафиши, пристроился Миша Землерой. Землерой — прозвище. Фамилии его не помнят. Киноафиша — белый лист бумаги, на котором от руки химическим карандашом написано: «Фантомас разбушевался».

Места под навесом не хватило Мише, и он стоит на солнцепеке. Лицо его расквашено после вчерашней потасовки. Широко расставив ноги, раскачиваясь на них, как при морской качке, он смотрит на бегущего Филипыча.

— Ну и пекло, — говорит Миша, внимательно рассматривая Филипыча. — Ну и жарит, — повторяет он, заглядывая в пустые кружки. — Гля, гля, гля, как чешет, — кивает он в сторону Филипыча. — Хо-о-о-очется пивка пососать! Одно слово что блажной, а пивка все одно хочется. Еще по одной… Или по две? — спрашивает Землерой соседа.

Тот, глядя куда-то далеко-далеко мимо неба и земли, кивает. Волосы падают ему на глаза, но он их не убирает. Миша вытягивает из его рук кружку и, ступая как по палубе корабля, идет к окошечку ларька.

— Варь, повтори, — опуская вниз голову, говорит он.

— Куда тебе повторять? — лениво отвечает Варя. — Под затычку набрался.

— Чш-ш-ш! — загребает кружки Миша и, развернувшись, отчаливает от прилавка, как от пирса.

— Слыш, Сереж, — толкает Миша друга в плечо. — Очнись, Сереж. Я — мамка твоя, молочка принесла. Слышь?

Сережа берет кружку двумя руками за запотевшие бока.

— Э-э-эх, козлятушки, эх вы, ребятушки! — отшучивается он полумертвыми губами. Волосы упали на глаза, но он упорно смотрит вперед, за горизонт.