Надежда Михайловна - Дорога в никуда (СИ)

— Но, я же не вор!

— Петь, я тебе, как придешь ко мне, все конкретно расскажу. Сейчас время нет, вон, уже блеют. Давай. Если кто не спит — в доме ходит, придуряйся, пореви там, что без мамочки плохо, пришел, иначе нам с тобой — труба.

Как шел к дому дому Петька…

У него от страха подламывались ноги, колотилось сердце…

Увидев быстро едущий по улице газик с брезентовым верхом, присел за невысокий куст. Из дома резво выскочили этот Змей и ещё три мужика, заросшие черными большими бородами, а за ними суетливо семенил Дильшот.

— Я тебе сказал, — продолжая застегивать ремень брюк, говорил Змей, — завтра к вечеру, пришлю машину-отгрузишь эту бабу, она неплохо продержалась с нами, толк будет, за неё заплатим. А щенка? Как хочешь, можешь прибить, можешь здесь бросить, жаль, внешность подходящая, но… деньги за него я вычту — бракованный товар, прежде, чем привозить, надо было конкретно про его здоровье написать. Ну да это твоя головная боль! Астматика приволок, хм!

Страшные, звероватого вида мужики, сели в машину и рванули куда-то в горы. Петька сжался под кустом, ещё день назад, он бы ничего не понял и наивно пошел к Димке, сейчас же сообразил, что щенок именно он, а мамку куда-то увезти хотят, этот Димка за неё деньги получит.

Посидел-посидел в кустах и побрел к дому, вокруг было пустынно и тихо, хорошо, что дверь не скрипела, да и прикрыта она была неплотно, зайти удастся неслышно. Петька сначала подошел к окну, занавешенному какой-то грязной сеткой, послушал — вроде спят все, слышался храп Димки и мамкины всхлипывания, бормотала она что-то во сне, так бывало и дома. Как крался ребенок к сумке, ему казалось — его сердце грохочет на всю улицу. Он просил про себя:

— Боженька-аллах,(мамка постоянно говорила что он един, только называют почему-то по-разному) пусть никто не услышит, помоги мне, пожалуйста!

Сумка так и валялась на тумбочке — обычно мамка убирала кошелек и документы подальше, сейчас — она была какая-то странная последние дни, на счастье Петино не убрала. Он вытащил оба паспорта, забрал в кошельке какие-то нерусские деньги, догадался откуда-то, что не возьмет он, украдет этот гад Дильшот, и, пятясь, выскользнул из домика. Пригибаясь, замирая как ящерка, присаживаясь в зарослях высокой сухой травы, он выбрался-таки на эту тропинку, обрадовался, что иди стало не так страшно — не было на ней никого, и чуть не налетел на идущих ему навстречу двух мужиков — едва успел спрятаться за колючий куст. Те, о чем-то переговариваясь, спускались к домам. Петька долго сидел, стараясь успокоиться, так страшно ему ещё никогда не было. Бледный, покрытый потом, весь обессиленный, как-то странно вдыхая воздух, он наконец-то дополз до Валика, который, увидев, как он еле бредет, побежал навстречу.

— Что? Избили тебя?

— Нет, я сильно испугался. И никак дышать толком не получается, как воздуху совсем нет.

— Где твоя пшикалка?

— В кармане, достать не могу.

Валик достал, разобрался как открыть, пшикнул Петьке в рот три раза, посадил его на какую-то толстую тряпку, напоил водой. Наконец Петька перестал дышать со всхлипами, полез в задний карман шортов:

— Вот, смотри.

Валик взял паспорта:

— Ушкова Марина Николаевна. А ты почему Тарасов?

— Папка у меня Тарасов, который родной.

— Понял, понял. Так, деньги взял? Молоток, ну-ка?

Валик быстро разобрал из на кучки:

— Русские, доллары, о, и сомони есть. Петька, живем! У меня тоже сомони есть.

— Но, Валик, я, — Петька всхлипнул, — а как же мамка моя? Я слышал, как этот Змей сказал, что завтра её куда-то отвезут.

— Эх, мелочь! — приобнял его Валик. — Мамка твоя, как и моя, попала по-полной. Нет им дороги назад, совсем, им отсюда не выбраться. Моя-то скорее всего уже и померла. Их там, куда отвозят… Как бы это тебе сказать… — он замялся.

А Петька, подняв полные слез глаза, добавил:

— Видел я уже, что они с Димкой делают, другие дядьки так же станут?

— Ну да! И мы их спасти никак не можем. А нам с тобой в Россию надо попадать, до зимы, иначе околеем где-нибудь. У тебя там, дома есть кто? Ну папка, баба, дед?

— Дед Коля, он пьяница, но меня не обижал, ещё… — Петька подумал, — Шурик, теть Лида и теть Наташа баушки Галины — подружки. А баушка Галя, она… — у него задрожали губы, он заревел, — она умерлааа.

Он ревел, тихонько поскуливая, как маленький брошенный щенок, а Валик только горестно вздохнул.

— Вот, к деду твоему и станем пробираться. У меня-то никого нет! Как думаешь, дед твой меня не выгонит?

— Нет, я упрошу, он меня послушает!! Ты совсем-совсем один? А как же папка?

— Папка? А кто его знает, кто у меня папка. Ладно, слезы лить хорош, все это мы здесь и спрячем!

Валик ловко завернул паспорта и деньги в пакет, потом в тряпки и спрятал в камнях.

— Ты ничего не знаешь, от меня никуда не уходил! Мы с тобой, вон, пастушим. Не дрейфь, Петька!

Маринка очухалась только часам к трем дня. Болело все, мутило страшно, еле встала, по стеночке пошла попить водички, случайно взглянув в зеркало — ужаснулась, если бы её волосы не стояли дыбом, сейчас точно встали..

Опухшая, мерзкая, как у пропитушки-бомжихи рожа, шея синяя??

— Синяя??

Маринка распахнула какой-то страшенный халат, надетый на голое тело, и охнула — она вся была в синяках и укусах, внутренняя сторона бедер в засохшей сперме и отпечатках пальцев.

— Мама! Мамочка моя! — Маринка сползла по стеночке.

Мутило, голова кружилась, но она смутно вспомнила, как Димка подсовывал ей сигареты с травкой, как смеялись сидящие возле неё жутковатого вида, сплошь бородатые мужики. А ещё она урывками вспомнила… вот она сидит у этотого страшноглазого на коленях, а он кусает её за грудь… вот в одних трусах она танцует на столе, а кто-то из бородатых гладит и щиплет её за задницу — она же визгливо смеется… вот кто-то из них… трахает её, второй сует ей в рот… а Димка, муж её, который не уставал повторять, что она самая любимая, самая-самая — Димка, с удовольствием смотрит на все это и похахатывает.

— Мама, мамочка моя, куда я попала??

Опять напрягла свои мозги и… вспомнила… вот тут ей совсем стало плохо, еле успела добежать до помойного ведра, её долго выворачивало, обессиленная, еле доползла до расшатанной табуретки…

— Значит, продал меня этот козёл?

Вспомнила она, как при очередном трахе, когда её куда-то тащили голые, заросшие шерстью повсюду бородачи, сидевший за столом муж её-сволочь, считал деньги, явно не одну пачку.

— Дууура, стервааа!! — завыла в голос Маринка.

А потом испугалась до онемения.

— Сын? Петька? Мамочки! Если меня так, то пацана-то?? — она опять обреченно завыла, вспомнила она теть Лиду, на которую была смертельно обижена, там, в далекой теперь и недоступной России.