Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Только тут все как будто проснулась от кошмара. Мой отец пошёл вслед за моей матерью, извиняясь перед ошеломленной толпой бывших коллег моего брата. Некоторые из них, пользуясь моментом, уже начали выбегать из дверей. Моя мать вышла на ступеньки и вышвырнула зеленый венок с черной лентой из дверей крематория в застывший морозный февральский воздух. Наблюдая за траекторией его полёта, я заметила, что чёрная лента свисала с него, как с матроской шапочки в которой мой брат, улыбаясь, позировал для фотографии, снятой много лет назад.

Я не сомневалась, что моя мать спятила. Я продолжала стоять у левого плеча моего брата, не желая оставить его одного. Индифферентный, недвижимый, он продолжал лежать, покрытый простынёй. В очередной семейной драме он больше не участвовал.

Отец подвёл мать к гробу. Оставшиеся тесно окружили брата. Служители крематория спешили. Казалось, они хотели как можно скорее избавиться от сумасшедших родственников покойного. Крышку гроба медленно опустили, скрывая брата от нас навсегда. Глаза моей матери были сухи. Она держалась обеими руками за суконные борта пальто моего отца. У неё подкашивались ноги.

Мраморный пьедестал вместе с гробом стал медленно опускаться в преисподнюю. Черные бархатные шторы захлопнулись. Я представила, как языки синего газового пламени в печи вот-вот начнут облизывать тело моего мёртвого брата.

Мне пришло в голову, что символика этого ритуала была совсем неправильная. Пьедестал с гробом, я думала, должен был улететь на небо, оставив нас, трусов и ублюдков, продолжать наше глупое, пустое существование на Земле.

Похоронная толпа начала растворяться. Отец моего брата подошёл к моему отцу. Молча, они начали курить. Я наблюдала, как две сигареты тлели в падающих на Москву апокалиптических сумерках.

Однажды моя однокласссница Шкода пригласила меня в гости. Так я впервые услышла песню Франка Заппы «Билли, покровитель потаскух», которую пел Каптон Бихвард с пластинки «Горячие крысы». Франк выдумал целое направление, которое назвали «космичеческий рок» — слияние джаза и рока. Заппа также играл иногда с оркестрами классическую музыку. Здесь в СССР ему бы поставили диагноз «вялотекущая шизофрения» и упекли бы в Днепропетровскую Спец психбольницу. Его бы лечили годы сульфазином и галоперидолом. Даже в Америке он находился под наблюдением. Для нас подростков он был героем.

У Шкоды было много маленьких сестер, которые ели липкий рис и крошечные острые перцы. Заппа, маленькие сестры и перцы застряли у меня в голове — это был мой первый самостоятельный вербальный контакт с человеком из другой страны. Её отец был радио-журналист, но кем бы он ни был, ему было запрещено возвращаться на родину в Тайланд его собственным правительством. Никто не знал, что, черт возьми, он такое натворил, или что он собирался натворить. Может быть, он был шпион? Он носил широкие брюки, мягкие тапочки, имел длинную талию и был черезвычайно спокоен. Возможно, он знал, что наёмный тайский или советский профессиональный убийца может его зарезать или отравить в любой момент, поэтому не было особых причин волноваться, так как всё было уже предопределено. Он спокойно посасывал ментоловые леденцы и пил виски, мерно прохаживаясь по гостиной туда-сюда. Я чувствовала напряжение в воздухе, но не в его теле. «Вот так я должна буду вести себя, когда буду в опасности», — думала я.

В тот день говорили о Бангкоке и детстве Шкоды. Она была самой старшей и не заметила своего соб-стевенного детства. Оно прошло безвозвратно, пролетело мимо. Она росла, ухаживая за своими младшими сёстрами, пока мать кормила грудью остальных сестёр, опять беременела, опять рожала. Потом мать выдохлась и умерла.

Сёстры слушались Шкоду беспрекословно. Они молча ковыряли свои широкие ноздри маленкими пальцами, они не помнили Бангкока и своей матери. Разговоры о Тайланде их завораживали и беспокоили. Для них страна, где они родились, была таинственным запретным мистическим местом, которое они, может быть, посетят, когда вырастут. Они продолжали смотреть на меня терпеливо, но с недоверием. В целом, они были довольно дружелюбны. Потом Шкода выслала их из комнаты, и мы произвели взаимовыгодную сделку. Я купила у нее свою первую виниловую пластинку “Beatles” “Let It Be”. Шкода взяла деньги и отдала вдобавок свой психоделический шарф с пацифистким символом бесплатно. «На память» — сказала она. Я сняла свой советский шарф и дала его Шкоде.

— Держи язык за зубами, — сказала я. — Русская пословица.

Когда я вышла из подъезда её дома, я непроизвольно огляделась, но никого не увидела. Я дошла до автобусной остановки. «Что, если меня кто-нибудь видел?» Шарф свободно падал с моей тонкой шеи под силой тяжести. Пацифисткий символ болтался где-то у колен. Разноцветные разводы шарфа рябили в глазах. Я держала пластинку “Beatles”, завёрнутую в газету «Правда», под мышкой. «Зачем я купила пластинку?» — думала я. У меня не было даже вертушки. Я была гордой обладательницей советского магнитофона «Комета», который весил десять киллограм и плохо звучал. Прозрачные большие пластмассовые бобины издавали тук-тук-тук звук, когда быстро крутились по окончании плёнки. У них была конфигурация символа западно-германской автомобильной фабрики “Mercedes Benz”. Символ напоминал всему миру об инженерной изобретательности свободного предпринимательства. Комитет госбесопасности использовал автомобили капиталистической фирмы «Мерседес» и «BMW» во время гонок, арестов и шпионской деятельности за рубежом и внутри старны. «Должно быть, капиталисты производят надёжные машины», — думала я.

В то время, как я думала о бобинах, «Мерседесах» и КГБ, я вдруг увидела чёрную легковую машину, медленно ползущую по улице. Это был «Мерседес»! Машина затормозила около меня у остановки. За рулём сидел человек в шляпе. Окно пассажирского сиденья машины было открыто, хотя было холодно. Остальные окна были тёмные, непроницаемые. На пассажирском сиденье лежал фотоаппарат. Водитель сказал, что он может подбросить меня поближе к дому. Я насторожилась.

— Нет, — сказала я, — спасибо.

Тогда он вдруг спросил:

— Ты подруга Шкоды?

Я уклонилась от ответа. Тогда он сказал, что он друг семьи Шкоды и что он немеревается посетить их прямо сейчас.

— Отец её дома? — внезапно спросил он.

Я опять не ответила. Человек в шляпе казался приветливым, но тот факт, что он сидел за рулём чёрного Мерседеса и задавал мне вопросы об отце Шкоды, было странным и подозрительным.

Кто ездит на «Мерседесе» в Стране Советов? Я отступила от машины подальше.

— Что это у тебя под мышкой? — спросил человек в шляпе.