Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Обеденный стол быстро накрыли белой скатертью, чтобы «не ударить лицом в грязь перед гостями», — сказала мама. Я тут же представила, как мы все вдруг попадали в грязь, гримасничая, сплёвывали глину и песок, готовясь провалиться сквозь землю от стыда и боли, в то время как наши гости от души хохотали над нами, показывая свои красивые белые зубы. Я мысленно возложила всю мою надежду на маму, следя пристально за каждым её шагом, пока она накрывала на стол. Я продолжала шептать без устали:

— Не упади, не упади, не упади!

Мама покосилась на меня, прижала свой палец к губам и согнула его пополам, что означало — «Рот на замок».

В это время отец и Радик курили в кабинете трубку мира, а иноземка разглядывала таинственный красочный предмет — тотем, мою матрёшку.

— Ну, всё готово, — в конце концов сказала мама.

Пользуясь всеобщей суматохой, я залезла под стол. Нам повезло опять. Никто не умер и не ударил лицом в грязь.

Туфли иноземки моментально поразили моё малолетние воображение. Под столом никто меня не видел, и я могла разглядывать их вблизи без помех. Иноземка сняла их, чтобы дать на мгновение свободу своим длинным пальцам с не менее розовыми и блестящими ногтями — педикюром.

«Невозможно!» — подумала я. Произошёл взрыв внутри моих оптических хиазмов. Мои барабанные перепонки также уловили странный, незнакомый ритм, под который непроизвольно хотелось начать двигаться всем телом в неопределённых направлениях и. Радик закричал:

— «Шестнадцать тонн», включи погромче!

Как оказалось позже, это была народная американская песня шахтёров, которую исполняли «Плат-терс» — чёрная банда с певцом, у которого был бас, как у Шаляпина. Пластинку выпускала советсакя фабрика грамзаписи наряду с Полом Робсоном, Луи Армстронгом — достать их было трудно. Зато фабрика выпускала в неограниченнух колличествах Людмилу Зыкину, Муслима Магамаева и других певцов советской естрады, которых брат «не сильно уважал». По его мнению Зыкину могут слушать только шестидесятилетние старпёры, у которых заметно снизилась продукция тестостерона, и теперь скорее эстрогены определяли их ментальную диспозицию и настрой.

Слушать Зыкину в подростковом возрасте было абсолютно невозможно, крайне неестественно. Подростки, в жилах которых бушевали необузданнуе старсти, ненависть к общественности и взрослым, анархизм, абсурдизм, сюрреализм, экстремизм и нахальство, преклонялись перед честными, свободными ритмами блюза, рок-н ролла, с простыми — не в бровь, а в глаз — словами. По причине усиленного производства гормонов. В моих жилах ещё не текли опасные гормоны, но я была большим поклонником моего старшего брата. Всё что нравилось ему, нравилось мне. Баста!

Комнату заполнили звуковые волны, которые немедленно устремились в мои уши — локаторы. Волшебная шкатулка выглядела как небольшой дорожный чемоданчик! «Вот это да!» — думала я. Я взяла один туфель незнакомки и вылезла из-под стола, приплясывая, чтобы его примерить. Радик громко рассмеялся и повернулся к гостье:

— Принцесса в розовых туфлях, — сказал он, глядя на свою красавицу-иноземку.

Они стали целоваться. Видно было, что они не могут насмотреться друг на друга. Потом босая иноземка и Радик пустились танцевать. Отец взял меня за руку и вывел в коридор, где нас поджидала мама.

— Они должны уйти как можно скорее, у нас дети, — тихо сказала она.

Видно было, что отец боролся сам с собой. Моя мать не имела в виду поцелуи, она имела в виду иноземку в розовых туфлях.

— А что, если она американская шпионка?

Отец вскинул брови.

— Какая там шпионка, она студентка русского языка и влюбилась в нашего друга, молодого балбеса Радика, а он влюбился в неё. Они не понимают, насколько это опасно и чревато!

Отец взволнавался:

— Это безобразие, — продолжал он громко, — когда государство вмешивается в частную жизнь людей. Чёрт знает, что такое!

Мать зашикала на него и подкрутила указательнум пальцем свой висок, дескать, он спятил с ума и поэтому говорит чушь.

— Ситуация, прямо сказать, не ахти, — шёпотом сказала она.

Отец промолчал и пошёл обратно в комнату, где наши молодые балбесы — гости танцевали, качаясь из стороны сторону, как в трансе, под «Караван» Дюка Еллингтона. Разговор, начатый ими у исторического музея, увлекал их всё дальше и дальше он берега. Счастливые, они охотно погружались всё глубже и глубже в омут любви.

Я стояла в коридоре, держа один розовый туфель, прижимая его к животу.

— Дай сюда, — мама взяла туфель, осмотрела его, потом подошла к зеркалу и примерила его на свою ногу. Поварачиваясь вокруг своей оси, она прошептала:

— Вот ведь, умеют же делать туфли на Западе, не то что наши засранцы!

Я представила себе как “наши бедные засранцы’, чьи красные, воспалённые задницы горели от зуда и жжения, пытались производить розовые лаковые туфли, но, к сожалению, как они не старались, у них не получалось ничего. Вместо розовых сказочных туфель с конвеєра выскакивали черные деформированные калоши. Мне стало жалко засранцев и я спросила:

— Ма, может можно их вымыть?

— Кого? — строго спросила мама, — засранцев?

Она крепко взяла меня за руку и сжала её:

— Перестань говорить глупости!

Когда гости уходили, Радик достал из портфеля книгу, которую он написал для советских детей. Мой отец был редактором. Она была недавно напечатана в издательстве «Детская литертура», 1959. Она называлась «Было или не было». У меня она есть до сих пор. Страницы пожелтели, надпись поблёкла.

«Юре, Вере, а главное — Анне — на память о розовых туфлях».

Было или не было? Существовал ли Радик и его американская возлюбленная, существовали ли розовые туфли? Существует ли Барбадос? Где сейчас Валентино?

Моё сознание приходило и уходило, реальность постепенно уплывала. Почему мы не позвонили в скорую помощь? Как ни странно, но в отеле никого не было, кроме нас. Телефона в номере не было, у нас были мобильники, но они на Барбадосе не работали. Куда-то пропала консьержка Мария. Странно, что мы были совершенно одни. Как будто всё было кем-то подстроено. Но кем?

Стало прохладно. Холодная керамическая плитка в санузле казалась более комфортабельной, чем кровать, да и туалет был рядом. Я доползала до туалета на коленях, чтобы опустошить желудок или испражниться очередной раз. Силы продолжали истощаться. Я периодически пила воду из-под крана, лишь для того, чтобы повторить рвотную процедуру снова и снова. Ничего не помогало. Небо темнело. Отрывки из вчерашнего разговора раскатывались громом в моём ослабевшем сознании, между приступами рвоты и поноса, напоминая об ужасе последних часов Валентино. Я огляделась в поисках розового талька. Я могла бы применить его, посыпать им мою задницу, как голову пеплом.