Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Розовый кораловый пляж Барбадоса начал растворяться в неожиданно навалившемся на остров тумане. Отель «Журавль», построенный в конце восемнадцатого века, гордо возвышался на холме в густой белой завесе, как фантом прошлых веков. Попугай размером с орла в радужных перьях сидел во дворе отеля в клетке, украшенной ёлочными огоньками и, прищёлкивая языком, верещал почему-то по-русски: «Дураки, все дураки». Он раскачивался на маленьких качелях, поварачивая свою голову почти что на сто восемьдесят градусов. Попугаю было 186 лет. Он видел Валентино.

Прохладный ветер с Атлантики, сухой и солёный, сушил мои без того высохшие, потрескавшиеся губы. Он дул из широко открытого окна в ванной, одновременно вызывая жажду и беспокойство.

Мой муж лежал рядом со мной на том же кафельном полу ближе к двери. Вчера вечером я разделила с ним моего «Омара Фатале». Мы вернулись из книжного магазина Бриджтауна, заболевающими. Меня вырвало на автобусной остановке, а мой муж еле добежал до туалета у бензоколонки. В отеле наше состояние ухудшилось, теперь мы умирали вместе. Я лежала головой к окну, а он лежал головой к двери. Моя левая и его левая сторона тела соприкасались, наши руки застыли в рукопожатии. Наши сердца ускоренно бились в унисон, как двигатели, которые вот-вот заглохнут. Он сказал мне вчера, что таинственному Валентино предшествовал брат Джорджа Вашингтона. Он был здесь по совету своего врача и тоже умер вскоре после поездки на Барбадос. Мы умирали в достойной компании, думала я, моя мама будет удовлетворена. Больше я уже ничего не смогу натворить, чего бы она не одобрила.

Окно в раме из красного дерева выходило в бесконечность первозданных вод Атлантического океана. Равнодушная и властная природа не была впечатлена нашими испражнениями и рвотой. Обезвоженные, мы уже были в бреду. Все было в прошлом. Мне показалось, что Уильиам Берроуз, который в 1958 году написал «Голый завтрак», влетел в окно в чёрной звёздной жилетке. В руке он держал подсвечник. Он монотонно пробубнил скрипучим голосом по-русски:

— Привет от Генералиссимуса, вас обоих ждут. Я тоже приглашён на свадьбу в Храм «Большое Вознесение» в Москве на Большой Никитской 36/1. Торопитесь! Будет много гостей. Аристотель, Данте, боярыня Морозова, Мария Кюри, Лобачевский, Планк, Артур Рембо, Эдгар Аллан По, Карл Густав Юнг! Валентино будет ведущим! Ах, какие гости! Триумф!

Берроус поднял руку с подсвечником над головой и продолжал:

— Ван Гог, Тулуз Лотрек, Хенри Джеймс, Алехандер Блок, Дороти Паркер, Мата Хари, Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Фрида Кало, Фолкнер, Бетти Давис, Михаил Бугаков, Людмила Русланова, Лев Мессинг, Серафина, Дали, Феллини, Ходоровский, Солнечный мальчик Уильямс, Эдди Ланг, Билли Холидей, Перси Майфилд, Патси Клайн, Нина Самой, Джек Керуак, Курт Воннегуд, Марк Боллан, Джим Моррисон, Фрэнк Заппа, Джимми Хендрих, Дэвид Боуви, Кёрк Кобейн, Эми Вайнхоус — всех не упомнишь.

— Короче, — продолжал он, — весь солидняк, благо-славенные мертвецы-поэты. Черезвычайная комиссия постановила…

Я прервала его:

— А Шекспир? — с надеждой прошептала я.

— Никто до сих пор не знает, кто он такой, — сокрушенно проскрипел Берроуз. — Зато один из ваших друзей пригласил цыган, Балычевского с Невской Дубровки и Валентину Терешкову!

«Скорей всего Андрюшка Мастихин», — почему-то подумала я.

— А чья свадьба? — выразила я свой интерес.

— Ну, здрасте, я ваша тётя! Тьфу! — гневно сплюнул Берроуз.

— Да ваша! Чья же еще?

Он вдруг выстрелил в воздух из подсвечника зелёной ракетой и испарился в белом тумане за окном.

Внезапно наступил момент ясности. Я подмигнула моему мужу.

— До встречи на Большой Никитской!

Он слабо улыбнулся и подмигнул мне в ответ. Прежде чем мы смешалась с сияющей вечностью и канули в лету, я услышала его шёпот:

— До встречи!

С безотказностью так, шаг за шагом,

Испытала терпенье судьбы.

За колючим насмешливым взглядом

Ты скрывала тоску голытьбы.

Ты томилась по праздничным платьям,

По серёжкам, ботинкам из кож,

По горячим и крепким объятьям

Молодца, что лицом так пригож.

На работе, и нощно, и денно

Жизнь свою проживала в пару.

На людей ты смотрела надменно,

Возвращаясь домой поутру.

В Колизее, на старом бульваре,

Где ночами крутили кино,

Утопая в сигарном угаре

Поэтесса глотала вино.

На ситро, бутерброд с колбасою,

Денег хватит, а после - конец

Удавиться ль своею косою?

Шепот нервный застрял за зубами,

Заскорузла в ожогах дыра.

В кипятке, как в бурлящем Цунами,

Обварилась Дуняша вчера.

Свечи белые пахнут гробами,

Встал часов беспощадный завод,

И над скорбно крещёными лбами

Божий храм, а потом небосвод.

Застыло время может навсегда,

Тюльпан поник в зелёных панталонах.

Весь мир стоит. Не ходят поезда.

И я как будто снова молода,

Купаюсь на подстриженных газонах

Что сделалось и чья во всём вина?

Спокойствие клонится к зоне риска.

Оставьте девочку, пускай поёт она

На крышах Амстердама по-английски.

Вы поднялись из-за стола,

Салфетка пала мертвой птицей.

Так, в атмосфере торжества,

Простилась я с самоубийцей.

Осенний ветер дунул из-под двери,

Взглянули вы на нас, как на чужих.

Я знаю, что никто мне не поверит,

Но вы уже не числились в живых.

Мне позвонит одна из ваших бывших,

Что вас нашли висящим на ремне...

В пропахшей водкой тишине?

Кольца Садового угрюмое ненастье

Обрушилось внезапно с облаков.

Её он держит крепко за запястье

В одном из прилегающих дворов.

Упрямых глаз бездонные глубины,

Как омуты чернеют подо льдом.

Неловкий шаг - зеленая от тины

Она всплывёт, отвергнутая дном.

Визг тормозов, сирены воют,

Ко лбу волос прилипли завитки.

Её у Склифосовского обмоют

И швы из шёлка разукрасят ей виски.

Воспоминания, как жгучие сапфиры,

Бушуют в аметистовой волне.

Судьба нас растранжирила по миру,

Вчера тебя я видела во сне.

Мы исчезаем гордо и степенно,

Не теребим гнедого старого узды.

Друг друга будем помнить непременно,

Мясницкую и Чистые Пруды.

Девчонка в парусиновых туфлях

Осталась в этой жизни без присмотра.

Она мечтает вечно жить в стихах

И есть кусочки яблочного торта.