Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Секунда — и к созвездиям рванут.

В столичных улиц гибкую поверхность

Я снег втопчу упругим башмаком.

А дальше — в вековую бесконечность

От тяжести московских катакомб.

Твое лицо у белой занавески

Желтеет акварелью, как во сне.

Твоих волос курчавых арабески

Воспоминанья взбудоражили во мне.

С триумфом умирающей калеки

Почти с улыбкой смотришь из окна.

Таким твой профиль врезала навеки

Больницы Градской истощенная стена.

Живут те незабвенные моменты

Во вьюге белой, песне проводов.

Периодической системы элементы

Смешались в лабиринтах городов

Сверкает воздух, крыши и заборы,

Сверкает храм под тыквой золотой,

Кокошника жемчужные узоры

Снегурочки, замёрзшей под водой.

Колокола звонят наперебой,

Промчалась «Аннушка» три четверти квартала.

Вперёд, вперёд, вперёд по мостовой,

А, может, даже дальше — до Урала!

От палуб ресторана «Джалтаранг»

Рукой подать до древнего Бомбея

Где возле вод реки священной Ганг

Растет бамбук, сандал лелет.

Жизнь как река, течёт он мели к мели,

От омута до омута. У дна

Бурлит, свирепо пенится у ели,

Что выросла на острове одна.

Так вот и я, лохмата и смугла

Росла как саженец, оторванный от почвы,

Цеплялась корешками, как могла,

За небо — в сандалетах без подошвы.

В середине реки каменистой полоской

Окружён валунами таинственный остров.

Словно в радуге светятся ветви берёз,

Чаши лилий плывут в царство музы и грёз

Облака не видны в серебристых потёмках,

Серый волк, наконец, убаюкал ребёнка.

Месяц ясно глядит на красотку в гробу,

Звёзды падают с неба в печную трубу.

Колдуны собрались ворошить на заре,

Слёзы сосен бегут по шершавой коре.

Вурдалаку невмочь — солнце встало опять.

Бог Перун поутру повернул Землю вспять.

Вот и я — далеко, за зелёные горы,

Полечу на метле в голубые просторы.

Эфемерные сети красавиц,

Как скользящее мима трико.

Лишь морщины трещат от сумятиц

В папильотках старухи Клико

Нету хлеба, и зрелище грустное.

Эй, прохожий меня не суди

Старость, метаморфоза искусная,

Ожидает меня впереди

Мне ль не знать, что судилище строгое

Обратит свою рожу ко мне

Обвинят моё тело убогое

А потом я погибну в огне.

Откуда в беспризорнице — малышке

Горит идея маленького счастья?

Она когда-то родилась в манишке

С таинственным браслетом на запястье.

Но Рок её удерживал в узде.

Ведь на планете родилась она.

Нигде не миновать возмездья на Земле,

Где в ожидании она ломала руки…

Забрезжил свет голубенький.

Ну что ты стонешь, миленький?

Ты плачешь, будто маленький,

И нос твой очень красненький.

Случилось что-то мнимое,

Оно — непоправимое,

Такое неопрятное,

Безумно необъятное.

Нашёптано подружками, Они такие ушлые.

Оно такое грязное,

И челюстями лязгает.

На мне платочек беленький шифоновый,

И свет вокруг сверкающий неоновый,

Чулок поехал новенький нейлоновый,

А ты все ждёшь меня, как околдованный.

Ты ждёшь меня у поворота левого,

С Садового кольца от снега белого,

Под небом почему-то цвета серого,

В пальто покроя старого нелепого.

Трущобы опустели здесь он холода,

Юродивые умерли от голода.

И вроде бы нет никакого повода

Бояться электрического провода.

Я в этом измерении погибла.

В другом — ещё, как будто, не была.

И, кажется, что в сердце боль утихла.

А, может быть, я вовсе не жила?

На свете том не надо кругозора,

Не надо деньги делать и платить.

Булыжные неровные узоры

Во сне иль наяву мне не забыть

Реальности размыты горизонты

Межзвездный ветер пахнет высотой

Седые колорадские курорты

Растаяли на солнце подо мной.

Сойдя с подножки «Северной стрелы»,

В советской грубой «парке» на ватине,

В тумане сером сумрачной зимы,

Бутылку крепкой водки по пути,

Я взять решила в винном магазине.

Мой друг, по сути, уличный поэт,

Вздохнул почти пророчески и с грустью,

Взглянув на мой потрёпанный берет,

Приобретённый где-то в захолустье.

Его стихов возвышенных абсурд

Мне импонирует сегодня, как ни странно,

И на перила резко сброшенный тулуп

Открыл вдруг бурю поцелуев ураганных.

В подъезде вымершем, осипшим баритоном

Читает он забытые стихи

Среди колонн, как в древнем Парфеноне,

Где пахли розами тончайшие духи.

В ночи слепые небоскрёбы

Мне шепчут в ухо — быть беде.

Бездомных тощие утробы,

И их урчанье в темноте.

В моей душе растёт тревога,

Что ты исчезнешь под луной.

Куда ведет тебя дорога?

И где твой берег, мой родной?

Как устрица в сиянии перламутра

Я утопаю в скользком бытие

Дела свои откладывать на утро

Не принято на нашем корабле.

Под парусом, луну опережая,

Босые, чтобы устоять,

На палубе, святых всех проклиная,

Мы время поворачиваем вспять

Я помню, как молчал ты отрешённо,

Как дождь стучал в каютное окно.

Как я болтала что-то нерезонно,

Как пили чай и красное вино.

Ты говорил — процесс творенья важен,

Что смерть холстов не главное теперь.

Что Демон жив, нам жизнь еще докажет,

Есть в прошлое невидимая дверь.

А мы седеем, выглядим серьёзно.

Плывем на корабле в небытиё.

И молния из серой тучи грозной

Расходует сверкание своё.

Разделена с тобой бездушною толпой,

Глотаю слёзы, чтоб не зарыдать.

В собор Исакия, французский долгострой,

Я забрела, но не молиться, не стенать.

Сверкает серебро, мадонна в злате

Непостижимого символика — алтарь.

Колоколов тяжёлых медные набаты

Зажгли в душе моей божественный пожар.

Гремя карманной мелочью нескромно,

Я покупаю белую свечу.

Чтоб не остаться в старости бездомной!

Чтоб заплатить последнему врачу!

Среди толпы я оказалась одинокой.

Не нужно мне богатство и любовь.

Мне б умереть на дикой Ориноко,

Пролив турецкую и взбалмошную кровь.

Мечтаю, что мы встретимся в Гаване,

Среди лимонов и оранжевой хурмы,

Песочно-ананасовой нирваны,

И джаза экзотичной кутерьмы.

Большое небо что-то обещает,