Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Я пришел со станции, не сумел сразу найти отель, а тут подъехало такси… — Таавет осекся, ему было почему-то неловко рассказывать о случае, который с ним произошел, но администратор перегнулась через стол и, не сводя глаз с лица Таавета, повторила:

— Такси?.. Вы сказали, такси?

— Я ничего не говорил, — солгал Таавет, чувствуя себя злоумышленником, который проговорился.

— Не говорили… — зашептала женщина. — Всего неделю тому назад в лесу, за станцией, нашли таксиста с тяжелейшими увечьями, и все из-за каких-то шести рублей — шофер только-только заступил в свою смену, а в прошлом месяце одного сбросили с железнодорожного моста, прямо под поезд…

Таавета вдруг охватила апатия, он решил, что правильнее всего будет вернуться на вокзал, и уже протянул было руку, чтобы взять паспорт, но администратор оказалась проворнее.

— Ну, голубчик, поглядим, кто вы такой, — пробормотала она и принялась сама заполнять регистрационный бланк. Похоже, что здесь все друг друга подозревают, с раздражением подумал Таавет, и ему вспомнилось, как однажды он попал с расстройством желудка в инфекционную больницу и, посчитав, что все его соседи по палате больны дизентерией, раз десять в день мыл руки: после того, как прикасался к ручке двери, после того, как дотрагивался до тумбочки, и даже после того, как брал в руки газету, а когда ему предлагали сигарету, он не решался взять ее… Точно так же, догадывался он, соседи по палате подозревали и его.

Очутившись наконец в номере отеля и уже сидя на кровати, Таавет, как ни странно, не испытал никакой радости… «Руно златое все ж не наша цель…» — неслось над головой Таавета из репродуктора, черно-белого ящика, на котором вместо рычажка регулятора громкости светлел лишь металлический стержень, видимо, рычажок взял себе на память кто-то из постояльцев, но Таавет, который был не в ладах с техникой, опасался, что если он повернет стержень, то его, упаси бог, еще ударит током… «Мы, капитаны, победили моря глубину, чтобы добыть селедку и треску, — пел баритон, — мы для того всегда в пути, чтоб больше рыбы привезти…» Через некоторое время фраза повторилась, но на этот раз у баритона получилось лучше, не с таким нажимом, и Таавет повторил ее, все еще не решаясь выключить ящик.

Душевные волнения последних дней вымотали ему нервы, он вздохнул, словно хотел вздохом стряхнуть внутреннее напряжение, не дававшее ему по ночам спать, затем лег на кровать, закрыл глаза и несколько минут лежал неподвижно… Я опьянел от взгляда твоего, смела моя надежда, мы встретимся с тобою вновь, светла моя надежда, мы встретимся с тобою вновь… «Черт», — выругался Таавет… «Нас разлучили дальние дороги…»

Недолго думая, Таавет надел на руку кожаную перчатку и повернул стержень — «смелая надежда» канула в вечность. Теперь не мешало бы снять пальто и повесить его на вешалку, подумал Таавет, и если я хочу хорошо отдохнуть, то лечь под простыню. Но он лишь снял ботинки и ослабил узел галстука, потому что желание как можно скорее уснуть тут же заставило его снова растянуться на постели.

Он увидел себя возвращающимся с работы домой, открывающим дверь и восклицающим: «Здравствуй, это я!» Слушающим тишину. Сидящим у окна в сумрачном пустом доме до тех пор, пока не сгустятся краски на вечернем небе. Ни голосов, ни шагов, ни звуков. Впереди длинная суббота и воскресенье… Тогда он решается, понимая, что других возможностей нет, поспешно вытаскивает из портфеля какие-то папки, книги, они рассыпаются по столу, вместо них в портфель укладываются полотенце, мыло, бритвенный прибор, зубная щетка, крахмальная сорочка и, непонятно для чего, три галстука; он гасит свет, проверяет, не оставил ли он включенной электроплиту, запирает дверь и вспоминает, что вроде бы оставил где-то дымящуюся сигарету — однако нет; он снова запирает дверь, замечает на улице свободное такси, решает, что это добрый знак, и просит отвезти себя на вокзал. До отхода поезда остается еще полчаса, он идет в буфет, берет три жаренных в масле пирожка и стакан кофе. Кофе нестерпимо горячий, обжигает язык. Съев один пирожок, он заворачивает остальные в бумагу и выходит на освещенную платформу, лица у людей голубовато-белые, чемоданы тяжелые, многих провожают, молодежь поет — песня на польском языке; внезапно его охватывает волнение, он бежит к своему вагону, садится и смотрит в окно и, когда наконец поезд трогается, чувствует, что ему тоже хочется запеть. Он движется вместе с поездом, все движутся вместе с поездом, мимо окон проплывают огни домов, семьи собрались в кучку, люди заняты вечерними хлопотами, дома редеют, он вспоминает, как летом ехал этим же поездом, за окнами было еще светло и сидящий напротив него мальчик, глядя в окошко, сказал: «Посмотри, мама, там скелет какого-то большого зверя». Таавет, сидевший лицом по направлению движения поезда, не увидел скелета, но когда через несколько дней он ехал обратно, то заметил его в канаве, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна: похоже, что это был лось, кости белели на солнце…

Когда подошла проводница и попросила у него билет, Таавет растерялся: он забыл купить билет. И тем не менее сделал вид, будто усердно ищет его в карманах, в кошельке, и надо же — он действительно оказался в кошельке. Проводница молча положила билет в один из кармашков своей черной сумки и прошла в следующий отсек вагона. На какой-то миг Таавет подумал, что это чудо, затем провал в собственной памяти испугал его, мозг словно сдавило клещами, и в конце концов Таавет пришел к выводу, что дал проводнице какой-то старый билет. Однако он тут же отверг эту спасительную мысль, поскольку, садясь в поезд, знал, что должен сесть в девятый вагон. Время тянулось медленно, все, что происходило вокруг, стало казаться Таавету странным сном.

Он снял пальто, положил под голову портфель, но всюду стоял гул голосов, люди перелезали через него, устраиваясь на ночлег, сновали взад-вперед со стаканами чая, постельным бельем, детьми да и просто так. В вагоне было жарко, над головой, казалось, жужжали мухи, во рту оставался вкус жареных пирожков. Таавет сделал над собой усилие и вышел покурить. Какая-то женщина, стоявшая в проходе и разминавшая в пальцах сигарету, попросила у Таавета огня. Какое-то время они молча курили, а затем женщина неожиданно предложила пойти сыграть в карты. «Во что?» — машинально спросил он. «В подкидного дурака», — ответила женщина и засмеялась. «Я не умею играть в карты», — сказал он, стряхивая пепел на пол. «Это так просто, мы вас научим», — прощебетала женщина, он же уставился в усыпанный пеплом и заплеванный пол, и больше они не разговаривали; женщина потушила сигарету о стену и через какое-то время ушла. Он не помнил, была ли та женщина красивой или некрасивой, он вообще больше ничего не мог вспомнить, только эти дурно пахнущие ноги в драных шерстяных носках, когда, сообразив наконец попросить постельное белье, он вернулся на свое место с простынями и одеялом под мышкой и увидел, что на его матрасе на третьей полке кто-то уже спит. Он помнил: у мужчины были рваные коричневые носки и грязные заскорузлые ноги. Таавет пошел к проводнице и сказал, что на его матрасе кто-то спит. Мужчину разбудили и пригрозили штрафом. Таавет свернул матрас, стянул его вниз и когда снова расстелил, то засомневался — не положил ли он его в изголовье тем концом, где только что покоились грязные и дурно пахнущие ноги. Он переложил матрас, однако от сомнений все равно не избавился. Позднее, выйдя покурить, он увидел эти ноги на какой-то другой полке. Та же женщина словно поджидала его… «Ну как, придете поиграть?» — спросила она с какой-то странной улыбкой. «Нет, — ответил Таавет, — я пошел спать». — «В поезде не так-то легко уснуть», — заметила женщина, пуская ему дым в лицо. «Что вы себе позволяете!» — хотел было крикнуть Таавет, но вместо этого потушил сигарету и вернулся на свое место. Поезд болтало, пьяные голоса не давали уснуть, и тут он вспомнил, как после окончания школы побывал с экскурсией в Риге. В тот раз, когда возле зоопарка он отстал от остальных и впал в панику, не зная, как добраться до остановки, с ним заговорила незнакомая женщина; он поведал ей о своем злоключении, и женщина пообещала проводить его, только сперва ей надо на минутку заскочить домой. Таавет был рад, что все так хорошо разрешилось, и, придя к ней и уже сидя на диване и грызя конфету, он вдруг заметил, что в соседней комнате женщина стягивает с себя платье — наверное, переодевается и забыла закрыть дверь, с чувством неловкости подумал Таавет и постарался сосредоточить свое внимание на причудливых масках, висящих по стенам, но когда он снова повернул голову, то с испугом увидел, что женщина стоит перед зеркалом в одних розовых трусиках и причесывается. Таавет застыл, словно его парализовало, и уставился на нее, но тут женщина подошла к нему и странно прерывающимся голосом спросила: «Не правда ли, у меня красивая грудь?..» Внезапно Таавета обуял безотчетный страх, как будто он совершил что-то недозволенное и сейчас его постигнет наказание, он не решался пошевелиться и исподлобья глядел на женщину, она придвинулась к нему еще ближе и прижала его лицо к своему животу. Таавет чувствовал, как рука женщины гладит его волосы, как ее тело вздрагивает, словно в лихорадке, слышал быстрое, похожее на икоту дыхание, затем касавшийся его лица шелк скользнул вниз, и Таавет вырвался из-под руки, сжимавшей ему затылок. В дверях он внезапно услышал повелительный окрик: «Подожди!» Он почти машинально повиновался ему, обернулся и увидел нагую женщину. «Ты что — не можешь или не хочешь?» — спросила она плаксивым голосом. Таавет стоял как завороженный, и женщина крадучись подошла к нему (а может быть, это он подошел к ней? Он не помнил). Он только помнил, как ногти женщины царапали ему кожу, как ее зубы впивались в него… Ему хотелось забыть это, но в снах все повторялось снова и снова, еще ужаснее, еще отвратительнее и беспощаднее. Он боялся, не случилось ли у него что с психикой, однако никому не решался сказать об этом. Вечерами, ложась спать, он мучался, это был страх, смешанный с ожиданием. Со временем эти сны стали повторяться все реже и реже, но после этого случая Таавет ни с одной женщиной близок не был…