Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Завсегдатаи ларька потягивали пиво, но цыганки среди них не оказалось, и тогда он, несчастный, без сил, опустился на скамейку под навесом. Ему чудилось теперь, что он видел цыганку во сне, ненадолго задремал и сон, вызванный переутомлением, принял реальные черты. Уже не зная, чему верить и какие из своих мыслей отбросить в сторону, он решил пойти в отель и завалиться спать. Ибо не мог же он отправиться на поиски Марре одуревшим от бессонницы. Ему надо побриться, раздобыть букет роз… И тут он вспомнил про пирожки. Эти два жареных пирожка в его портфеле моментально вытеснили из его головы все прочие мысли.

Когда за ним с глухим стуком захлопнулась наружная дверь отеля, Таавет увидел, что администратор машет ему рукой, но решил сделать вид, будто не замечает этого, и подняться наверх, но тут последовал оклик, не услышать который было уже невозможно. Таавета охватило недоброе предчувствие, велико же было его удивление, когда он увидел в окошке расплывшееся в улыбке лицо и вкрадчивый голос произнес:

— Видите ли, произошло небольшое недоразумение, у нас нет на сегодня ни одного свободного места, и вам придется…

— Как это нет! — взорвался Таавет. — Я за свою постель заплатил, я на ней спал, а теперь вы мне говорите, что нету свободных мест.

— Видите ли, — нерешительно улыбаясь, произнесла женщина, — вообще-то эта кровать свободна и в то же время несвободна… Я пришла вечером на работу, а старший администратор забыла оставить мне указания… Ваш сосед по номеру очень важныйдеятель, он приехал в наш город для выполнения ответственной работы, и поэтому мы должны создать для него подходящие условия… Мы рассчитываем, что вы пойдете нам навстречу, вернем вам деньги и…

— Никуда я не уйду, — ледяным тоном произнес Таавет, что-то сдавило ему горло, и он почувствовал, как руки невольно сжимаются в кулак.

— Я вас предупреждаю, — администратор повысила голос. — За малейшее нарушение внутреннего распорядка отеля вас выставят отсюда.

У Таавета было чувство, будто он онемел от бессильного гнева, он хотел что-то крикнуть женщине в лицо, но не смог. За всю свою жизнь он ни разу этого не делал, боясь, что из-за проклятого «р» его гнев вызовет лишь смех; не сказав ни слова, Таавет повернулся и уже собирался подняться на лестнице, когда администратор самым обычным тоном осведомилась:

— Послушайте, товарищ, каким образом вам удалось выйти отсюда так, что я не заметила?

Сделав над собой усилие, Таавет очень внятно и громко, вкладывая в ответ всю свою обиду, сказал:

— Через окно сортира, разумеется. — И, когда он шел по коридору, устланному зеленой дорожкой, ему вдруг стало смешно — вспомнилась где-то вычитанная фраза: самое бессовестное вранье — говорить порой правду, потому что этому все равно никто не поверит.

Репортер спал, уткнувшись лицом в стену. Таавет бросил на него презрительный взгляд: он отлично помнил, как тот театрально представился ему, распространяя вокруг себя винные пары. «Важная работа, как бы не так», — произнес он вполголоса и вынул из портфеля жареный пирожок. Очевидно, этот тип на второй кровати сейчас проснется, нарочно громко захрапит, повернется к нему лицом и будет из-под прикрытых век следить, как я жую пирожок, подумал он мрачно. И действительно, вскоре репортер зашевелился, промычал что-то нечленораздельное, и недавняя мысль снова начала мучить Таавета. Он охотно сунул бы пирожок обратно в портфель, но живот сводило от голода. Тогда он отошел к окну и стал есть там. За окном стояли голые деревья, их ветви блестели на солнце. Меж деревьев виднелась городская площадь. По небу плыли одинокие и словно растекшиеся облака.

Таавет размышлял, что бы он стал делать, увидь он случайно внизу цыганку. Возможно, ринулся бы на улицу. А может, и нет. И снова в его памяти всплыло дурное предсказание. Он попытался успокоить себя: мир чересчур рационален для того, чтобы в нем оставалось место чудесам, и было бы бессмысленно тратить свои нервы на какую-то мистику. Но тут ему вспомнились цыгане из его детства, раз или два в год они разбивали лагерь в лесу за городом. Это было веселое время, поскольку бабушка сама пасла корову (поди знай, еще украдут у ребенка скотину), и он мог целыми днями делать, что ему вздумается. И все-таки с того времени у него остался страх перед цыганами, поводом к нему послужила странная история, случившаяся тогда: цыганка нагадала одному мужчине смерть, и его действительно убили в предсказанный срок.

Мужчина тот жил на их улице, был высок ростом и силен. Много десятков лет прожил где-то на лесном хуторе, в самой глухомани, а затем купил в городе дом и всем говорил, что хочет провести старость среди людей. «Ведь не медведь я какой, — бывало, говорил он, — я тоже хочу получить свою долю земных радостей». Как-то раз он позволил цыганке погадать себе, и она предсказала ему смерть. «Поди ж ты, прямо так и сказала, дескать, еще до снега сыграю в ящик», — улыбаясь, пошучивал он, да и остальные посмеивались, потому что мужчина, несмотря на возраст, был крепкого здоровья и полон жизни. А осенью его нашли на краю леса зарезанным, с него сняли лишь тенниски, совсем новые, он их купил накануне, а на следующее утро выпал первый снег.

Таавет пытался вспомнить, что нагадала ему цыганка, но слова растворялись одно в другом, не желая располагаться в разумном порядке. Однако какое-то тревожное предчувствие поселилось в его душе и отделаться от него он был не в силах.

Репортер вздохнул, кто-то пробежал по коридору. Таавету хотелось спать, выключить из сознания репортера, отель, городишко, родную республику, континент, планету, но рядом что-то тикало. Он прислушался, прямо возле его головы раздавалось тиканье. Тик-так, тик-так, тик-так… Он испугался, уж не сходит ли он с ума. Был, кажется, такой анекдот, где сумасшедший думал, что он часы. Кто-то раскачивался, словно часовой маятник… Таавет приподнялся и сел, провел рукой по лицу и волосам, но тиканье не умолкало, оно раздавалось в ушах — равномерное, громкое, бьющее по нервам. Затем он принялся искать, зная, что если сию же минуту не найдет в комнате часы, то попросит репортера вызвать «скорую помощь» и отправить его, Таавета, в сумасшедший дом. Только не это, молил он себя и весь свет, не обнаружив часов ни под подушкой, ни под матрасом, ни под кроватью, он наконец открыл дверцу ночного шкафчика и увидел его— большой белый пластмассовый будильник. Он взял часы в руку и с облегчением рассмеялся. Репортер обратил к нему заспанное лицо и спросил, отчего он смеется.

— Кто-то забыл будильник, — пояснил Таавет.

— Так заберите его себе, — сказал репортер и повернулся на другой бок.

«Почему я не могу спать, когда я должен спать, когда мне нужно спать, когда же мне нельзя спать — я хочу спать, я думаю, что не смею спать, и засыпаю, и если я сейчас хочу спать, то должен сказать себе, что мне нельзя спать, но я хочу спать и я не могу спать, потому что я должен спать… и т. д. и т. п…» — бормотал Таавет. Иногда это бормотание усыпляло его, а иногда — нет. Он уже долгое время бормотал так, слова окончательно перепутались, во рту была каша, он каждый раз начинал все сначала и, однако, не мог уснуть и тогда, потянувшись за портфелем, достал оттуда молодежный журнал в потрепанной обложке и принялся изучать фотографию молодой девушки. Это была Марре Вярихейн. Первое напечатанное стихотворение его Марре, и Таавет, беззвучно шевеля губами, стал читать: