Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Знаете, утром вам придется освободить номер, у нас в этой комнате постоялец, который…

— Послушайте, репортер Пальм мой хороший друг, и я думаю, что… — прервал Таавет администратора, которая в свою очередь прервала его, сказав извиняющимся тоном:

— Тогда другой разговор, видите ли, мне оставили указания.

Таавет повернулся, собираясь идти, но администратор окликнула его:

— Будьте добры, взгляните, который час.

Посмотрев на свои часы, Таавет сказал, что без пяти двенадцать.

Закрыв наконец за собой дверь номера, Таавет испытал восхитительное чувство облегчения. Он выпил два стакана воды, повесил пальто в шкаф и стал уже расстегивать брюки, когда вдруг его пронзила мысль, от которой все внутри похолодело. Он принялся искать в карманах пиджака сигареты, но не нашел, в портфеле, помнится, оставалось еще несколько пачек, однако не было сил сдвинуться с места… Таксист говорил о женщине, которую хотели изнасиловать, такси шло с той стороны, откуда шел и он, возможно, что… Он пытался отогнать от себя эту невольно лезущую в голову догадку, но… Похоже, женщина сочинила какую-то жуткую историю, главным действующим лицом которой сделала его, Таавета. Его, приехавшего в этот город с единственной целью — жениться. Один маленький камушек может опрокинуть огромный, хорошо уложенный воз, мелькнуло у него в голове… «Если ты в какой-то определенный час поведешь себя правильно, линия твоей жизни обретет силу, а так, гляжу я, она у тебя хрупкая и легко может оборваться», — вспомнил он предсказание цыганки, шум в голове усилился еще больше. Никто не знал, где он был после того, как вышел из ресторана, более того, Таавет не знал даже, как он выбрался оттуда. Его видела лишь администратор, завтра она покажет, что именно он вернулся в отель ночью, а затем его узнает и та женщина. Никто не скажет в его защиту ни слова, женщина может наплести все, что угодно, а Таавету никто не поверит, все видели, что он был пьян, и этого достаточно…

Таавет сел на кровать, мысли его вертелись вокруг случившегося, вокруг того, что он напился, — Таавет просто не понимал, как он мог так, не зная меры, опрокидывать рюмку за рюмкой, ему нет никаких оправданий, надо смотреть правде в глаза, и утром, а может быть, даже раньше, его в сопровождении милиционеров уведут отсюда. Уведут в тюрьму. Марре узнает, что человек, которому она доверяла («С вами так хорошо и надежно…»), оказался насильником, и ничего убедительного он в свою защиту сказать не сможет. Репортер и редактор, разумеется, будут свидетельствовать против него, возможно, только Оскар придет на помощь, он человек твердых принципов, ведь говорил же, что хочет видеть его редактором отдела культуры, а этот репортер… Внезапно Таавет заторопился: не хватало еще, чтобы сосед обнаружил его сидящим на краю постели и нервничающим, этот человек сразу же поймет: что-то случилось, и Таавета мучают угрызения совести. Он снял с руки часы, часы стояли и показывали без пяти минут двенадцать.

«Без пяти двенадцать!» Он сказал администратору, что на его часах без пяти минут… хотя на самом деле было гораздо больше. Теперь любой может проверить, что он вернулся в отель намного раньше, чем произошел этот случай. Таавет быстро погасил лампу и шмыгнул под одеяло. В окно видны были кроны деревьев, освещенные фонарем, они отбрасывали на стену тени. За окном спал захолустный городок, и на Таавета снизошел покой, и только раскалывающаяся голова напоминала ему обо всем плохом, что люди творят с собой и с другими.

Чтобы уснуть, я должен думать о чем-то хорошем, прошептал Таавет и подумал о доме с красной крышей, на белых стенах которого полыхает утреннее солнце, о клумбе, где цветут десятки ярких, самых разных оттенков, роз, о Марре, которая подходит к клумбе с лейкой в руке, и дождик из лейки окропляет лепестки цветов сверкающими, источающими свежесть каплями.

после долгого дня незаметно приходит ночь — леденящие кровь истории об изнасиловании в маленьком городке — дом для приезжих — сочинение на тему «Почему я тот, кем я не должен был стать» — желанным гостем порой может быть и тот человек, который пришел поздороваться — куда же им все-таки бежать, этим мужчинам — день всеобъемлющего смеха — четверг.

— Послушай, мы с тобой изрядно надрались, — сказал редактор репортеру, когда они вышли из «Долины предков» и смешались с шумной и горланящей толпой, высыпавшей из ресторана. Никто, казалось, не торопился домой, а может быть, просто не мог примириться с тем, что вечер для них уже кончился, впереди их ждет тоскливый сон, к тому же пьяный сон так быстро не придет, и дом не скорый поезд, который, свистнув, умчится прочь.

— Меня очень заботит Кюльванд, — заметил репортер, — у него был какой-то растерянный вид.

— Да-да, не так-то легко приноровиться к ритму жизни нашего городка, — вздохнул редактор. Немного помолчав, он снова открыл рот, хотел что-то сказать, но не сказал.

Они пожали друг другу руки и, слегка пошатываясь, зашагали каждый в сторону своей постели, впервые за долгое время оставшись наедине со своими мыслями.

Репортер телевидения Индрек Пальм испытывал странное беспокойство, у них с Вяли произошел довольно серьезный разговор, и он понимал, что с другом творится что-то неладное — он словно дошел до какой-то незримой черты, когда уже нельзя было жить так, как он жил до сих пор, и помышляет о переменах, которые, очевидно, еще не вполне ясны ему. И теперь — совершенно непонятно почему — репортера охватило дурное предчувствие, хотя ничто в их разговоре не давало повода для этого. Когда они вышли из ресторана, он ждал, что Вяли позовет его к себе, поскольку из поведения друга явствовало, что он страшится одиночества, и репортер удивился, почему тот промолчал. Возможно, Вяли не хотел быть назойливым, подумал, что я устал, рассуждал репортер, но ведь они слишком хорошо знали друг друга и подобная деликатность была более чем нелепа.

В последний раз они виделись осенью, когда Вяли провел несколько дней в столице. В тот раз он казался намного жизнерадостнее и относился к своему городку скорее с юмором, нежели с желчью. Он с восторгом рассказывал о литературном кружке или «кружке интеллектуалов», как он его называл, теперь же — такое создалось впечатление у репортера — относился к пяти своим подопечным весьма прохладно. Репортер не знал, что и думать, потому что, когда он попытался обиняком растолковать Вяли, что ему пора сменить место жительства, уехать в какой-нибудь другой город или — что было бы самым правильным — перейти работать на телевидение, где как раз требовался редактор молодежных передач, Вяли, казалось, пропустил его слова мимо ушей и ни слова не проронил.