Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Он бы с удовольствием пнул ногой еще один примерзший кирпич, но асфальт был ровным и гладким — похоже, это была довольно-таки образцовая дорога.

— Черт! — громко и со злостью выругался репортер, затем долго стоял в задумчивости, после чего не спеша двинулся дальше — он поклялся себе, что утром позвонит режиссеру, попросит, чтобы съемочная группа не приезжала, и при первой же возможности смоется из этого города.

Женщина-администратор отеля «Домашний уют» преспокойно спала, обхватив голову руками и посапывая. На миг репортер засомневался — попросить ключ или нет (он все еще нервничал из-за Кюльванда), но затем успокоил себя, решив, что сосед по комнате давно спит блаженным сном, и стал подниматься по лестнице.

Кюльванд действительно спал. При свете, просачивающемся в окно, репортер снял пальто, повесил его в шкаф, ощупью достал из чемодана зубную щетку, но тут же вспомнил, что в номере нет ни крана, ни туалета, и тяжело вздохнул. Кюльванд пошевелился и промычал что-то сонно-нечленораздельное. Охающие и стонущие интеллигенты в номере гостиницы захолустного городка, где нет даже возможности помыться, подумал репортер, зажег ночник, выудил из кармана записную книжку-календарь и в графе за прошлый день написал: из проруби вытащили шесть страусов. Прочитал написанное и удовлетворенно улыбнулся. Кюльванд пошевелился, кровать заскрипела.

— Который час? — спросил он сонным голосом.

Репортер ответил, что без четверти час, и осведомился, не хочет ли больной выпить стаканчик воды.

— Со мной все в порядке, — ворчливо отозвался Кюльванд, на этот раз уже не таким сонным голосом. Репортер налил из графина полный стакан воды и протянул научному сотруднику.

— А я-то испугался, что вы насилуете женщин на улицах этого городка, — весело заметил он, глядя на помятое лицо Кюльванда.

— Катитесь ко всем чертям со своими шутками, — сказал Кюльванд, и репортеру почудилось, что голос у соседа взволнованный.

— Я, конечно, точно не знаю, но в городе говорят, — продолжал зубоскалить репортер, однако Таавет на это ничего не ответил. — Да вы не беспокойтесь из-за такой ерунды, я могу засвидетельствовать, что вы спали, — сказал репортер больше, правда, для того, чтобы смягчить свою злую шутку, и начал раздеваться. Он погасил свет и, уже лежа под одеялом, услышал учащенное и неровное дыхание Кюльванда. Бедняжка, подумал репортер, он сегодня малость переусердствовал, сам виноват, никто ему водку силой в рот не вливал, очевидно, имелись тайные причины, заставившие его пить.

И вот теперь, бедняжка, мучается. Странно, вчера мы еще не были знакомы, а сегодня провели вместе почти весь день, спим в одной комнате, завтра каждый из нас вернется к своим делам, и, вероятно, мы больше никогда не встретимся. Мы видели внешние, как бы выставленные напоказ черты и свойства каждого из нас, слышали слова и фразы, не вникая в то, что стоит за ними. Мы действуем, говорим, и никто из рядом находящихся не догадывается, что в действительности нам бы хотелось быть совсем другими. Чужие в чужой гостинице. Возможно, что этот скромный и даже немного стеснительный человек на самом деле садист, замышляет ограбление банка, угон машины, собирается убить свою жену, совращает несовершеннолетних, пишет доносы, клевещет… В самом деле, его приезд в этот город к родственникам кажется каким-то странным, это была заведомая ложь, но в то же время делать ему здесь как будто нечего. Но ведь что-то же заставило напиться этого, по всей вероятности, непьющего человека… Гостиница — это дом, где встречаются чужие друг другу люди, чтобы так и остаться чужими.

Репортер старался уснуть. Из коридора доносился смех, завлекающе звонкий женский смех, репортер накрыл голову подушкой, но от выпитого стучало в висках. Внезапно ему померещилось, будто кто-то стоит у его постели. Наверное, Кюльванд, подумал он сонно, но почему научный сотрудник не спит? Репортеру стало не по себе, неприятное чувство переросло в необъяснимый страх, репортер поднял голову и увидел, что под потолком горит лампа и в комнату вошли двое мужчин. Я, кажется, не запер дверь, подумал он машинально. «Что вам надо?» — сердито спросил он.

Один из мужчин — внешностью он напоминал польского киноактера, который недавно побывал у них на студии и рассказывал о своей работе, — сел за стол, другой — в светлом замшевом пиджаке — остался стоять у двери. Оба молчали. «Послушайте, что вам надо?» — спросил репортер, стараясь говорить на этот раз как можно спокойнее. Снова молчание, взгляд репортера остановился на Кюльванде, который спал на спине, бледный как смерть, неподвижный, словно окаменевший. Вероятно, Оскар послал этих людей избить меня, промелькнуло у репортера, от этого типа можно ожидать вещей и похуже.

«Пишите объяснительную записку», — неожиданно произнес мужчина, сидящий за столом. «По какому поводу?» — «Это вам лучше знать», — прозвучал невразумительный ответ. «По поводу этого изнасилования? — пытался нащупать почву репортер. Ответа не последовало. — Чертов городишко», — пробормотал он со злостью, завернулся в одеяло и сел к столу. «Худшее вас ждет позже», — сказал мужчина в замшевом пиджаке. «Когда?» — придирчиво спросил репортер. «Позже».

Он уставился на чистый лист бумаги, и у него возникло странное чувство, как на выпускном экзамене, где ему дали на выбор несколько тем, ни одна из которых не пришлась ему по душе. Налицо было принуждение, когда он долженбыл выбрать из двух зол меньшее. Деятель в замшевом пиджаке, устав стоять, повалился на постель прямо в ботинках, левая рука во внутреннем кармане, и внезапно репортера осенило: он ведь может обвести этих мужчин вокруг пальца и написать нечто такое, чего они от него никак не ждут, например: двоюродный брат прошиб стог сена на скорости сто километров в час, или: рыба мелодично пискнула… Он должен был что-то сочинить, и, взяв шариковую ручку, он стал писать:

Я, Индрек Пальм, родился в тяжелые послевоенные годы. Моя мать была фармацевтом, отец работал директором одного предприятия до того дня, пока его не посадили за хищение государственной собственности. Я был в то время тринадцатилетним мальчишкой и думал, что мне никогда не удастся смыть с себя это позорное пятно. Мы жили в центре города, и единственные светлые воспоминания, оставшиеся у меня от детства, связаны с летом, когда я гостил у тетки в деревне. Каждый раз, когда меня отвозили обратно в город, я вынашивал планы, как бы снова убежать в деревню. В десять лет мне как-то раз удалось удрать из дома, но потом я поклялся никогда больше этого не делать, к тому же меня строго наказали. С того времени я стал довольно-таки лояльно относиться к приказам-запретам, и это пошло мне в жизни только на пользу. В университете я изучал историю и после окончания меня направили в деревенскую школу учителем. Не могу сказать, был ли я счастлив или несчастен, работая учителем, во всяком случае, ничего другого я в ту пору не желал. В первый же год я женился на своей коллеге, но уже через несколько месяцев мы разошлись, полагаю, что оба мы считали друг друга лучше и интереснее, чем оказались на самом деле. Как-то незаметно пролетели три года, а затем фатальной для меня стала серия телевизионных передач «Учителя о себе». В нашей школе решили, что я больше всех подхожу для того, чтобы принять участие в диспуте, и они не ошиблись, ибо после передачи мне предложили участвовать в этой серии в качестве ведущего. Я попросил, чтобы мне дали время подумать, хотя ни на минуту не сомневался в том, что приму предложение, поскольку один раз уже испытал щекочущее чувство гордости от того, что тысячи людей слышат каждое сказанное мной слово, моя мысль доходит до них, я как бы обретаю магическую власть над телезрителями. Через несколько месяцев я окончательно перешел работать на телевидение, спустя год снова женился, на сей раз на очаровательной стюардессе, в которую, как мне казалось, был без памяти влюблен. Я уже сделал немало передач, и все-таки меня на первых порах смущало, что люди как-то странно смотрят мне вслед, разговаривают со мной какими-то неестественными голосами, однако мало-помалу мне стало это нравиться, казалось, что я завоевал какое-то особое положение в обществе. Если уж быть до конца честным, это окрылило меня, захотелось как можно чаще появляться на телеэкране, и я погрузился в какие-то странные грезы или самолюбование. После рождения ребенка жена осталась дома, меня же дом почему-то стал все больше и больше раздражать. Появилось бесконечное множество каких-то не столь уж необходимых, а порой и вовсе никчемных дел, и я не мог спокойно смотреть, как жена с тещей баловали и закармливали мою дочь, она мне казалась тепличным растением, куклой, безделушкой, служившей лишь для забавы. Ссоры стали обычным явлением, мы с женой совсем отдалились друг от друга, и вот уже более полугода не спим вместе. Но все считают, что мы счастливы, что мы образцовая семья, и моя жена делает все для того, чтобы у людей сложилось именно такое впечатление. Порой мне хочется волком выть, царапать ногтями стену, я истосковался по нежности, ласке и пониманию, но, очевидно, я слишком эгоистичен, ибо не смог ужиться ни с одной из жен… В последнее время я сильно изменился, меня бесит, если кто-то относится ко мне, как к старому знакомому с телеэкрана, правда, я пытаюсь быть выше этого, отшучиваюсь, но у меня такое чувство, что очень скоро я приду к решению, которое даст мне возможность начать счастливую жизнь. Странно, что человек, которому дана лишь одна жизнь, не может прожить ее так, чтобы изо дня в день не мучиться сознанием, что роль, которую он играет, вовсе не для него.