Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Размышляя обо всем этом, репортер выбрался из района многоэтажных домов, теперь дорогу окаймляли деревянные дома, иные из окон были со ставнями, и в ставнях — сердцевидные отверстия, из некоторых «сердец» на улицу просачивался свет. Только очень немногие окна были освещены, в отдалении он увидел толпу, и когда заметил милицейскую машину с синей мигалкой, то понял, что произошел несчастный случай, и с негодованием подумал, как любопытство способно выманить людей из теплой постели.

— Видите ли, я как раз сидел в клозете, — объяснял тщедушный коротышка в овчинном полушубке, и можно было предположить, что объясняет он это уже в который раз, так как слова его текли, подобно массовой продукции с конвейера. — Так вот, сидел я в клозете и вдруг слышу шум, затем кто-то побежал, мне еще раньше, когда я только вошел в клозет, кое-что показалось подозрительным, кто-то словно караулил под лестницей, правда, голову на отсечение дать не могу. Ну, а услышав крик, я рассиживаться не стал и, как был, выскочил, вижу: насильник-то улепетывает. Ну скажите, надо быть не в своем уме, чтобы на улице насиловать женщину! Я, разумеется, пошел к Лии, гляжу, она ни жива ни мертва, тут вышли Сассь и Якоб, но этого типа они так и не поймали. Ищи иголку в сене, улицы темные, хоть глаз выколи, где уж тут схватишь насильника… Ах, как он выглядел? Среднего роста, в темном пальто и серой шляпе. Сассь позвонил в милицию, а девчонка совсем не в себе.

Из дома вышли два милиционера, один из них подошел к мужчине в овчинном полушубке.

— Это вы вызывали милицию? — резко спросил он.

— Нет, я просто очевидец. Человек был среднего роста, в темном пальто и серой шляпе. К сожалению, я не разглядел лица, — с жаром рассказывал очевидец.

Что-то уж больно смахивает на Кюльванда, озабоченно подумал репортер, черт знает, чего он мог натворить спьяну, дай-то бог, чтобы это оказался не Кюльванд.

— Так что же вы видели? — спросил милиционер после невыразительного молчания.

— Ну, выбежал на крик и вижу… — Мужчина запнулся и потер руки, словно хотел согреться.

— Что вы видели? — на этот раз уже сердито спросил милиционер.

— Стало быть, когда я услышал крик и увидел Лию, я подумал…

— Ваша Лия в стельку пьяна, никто и не собирался ее насиловать, а вас прошу пройти с нами в отделение, напишите объяснительную записку. — С этими словами милиционер взял мужчину под руку и повел к машине.

— Фантастика… — пробормотал репортер. Он представил себе, что было бы, если б те мужчины схватили предполагаемого насильника. Ужас холодной дрожью пробежал по спине, он старался больше не думать об этом, из окон постепенно стали исчезать любопытные лица, задергивались шторы, один за другим гасли огни; он шел мимо деревянных домов с мансардами, где редко освещенные окна были задернуты плотными занавесками, и равнодушно думал о том, что за каждым из них — семья: радости, ссоры, огорчения, смех, слезы, еда, сон, близость, работа, удачи, неприятности, любовь, ложь, грубость, нежность, чудачества, ненависть… А завтра все они будут говорить о том, что произошло ночью, изменятся слова, изменятся, перекрутятся, исказятся фразы — и в конце концов вырисуется запутанная и чудовищная история, которую будут рассказывать еще много дней, пока какое-нибудь новое происшествие не затмит своей чудовищностью предыдущее.

Ему вспомнилось, как несколько лет тому назад они сделали два репортажа скрытой камерой. В первом на оживленной улице лежал человек, сотни сограждан преспокойно проходили мимо, и ни у одного из них ничего не шевельнулось — ни в мозгу, ни в сердце. В другом репортаже на городскую улицу выпустили мужчину в наручниках, и он клянчил у прохожих деньги. Вопреки всем ожиданиям, ему действительно стали совать деньги в карманы пальто, и тогда мужчина в наручниках обнаглел до такой степени, что попросил какого-то гражданина сходить в магазин и купить ему напильник, наврал, что ждет друга и потому сам пойти не может. И напильник принесли… Они сидели в трансляционном автобусе и следили за видеозаписью, на мониторе бежали совершенно нереальные кадры: десятки граждан проходили мимо мужчины в наручниках, и никому в голову не пришло сообщить в милицию, легче было дать двадцать копеек, нежели утруждать себя звонками, хотя телефонные будки находились тут же…

Когда-то один художник говорил, что, по его мнению, искусство нужно только людям искусства, лишь эта малочисленная прослойка может по-настоящему понять природу искусства, это как бы замкнутая игра, куда извне никого не принимают. Он обосновал свое утверждение тем, что ни разу не встретил ни у одного писателя или критика понимания творческого процесса художника — существует некая безвкусная мистификация, передающаяся из поколения в поколение, и если даже профессионалы не в состоянии уяснить главное, то что же тогда говорить о неподготовленной публике… Это когда-то давно услышанное и почему-то отпечатавшееся в его памяти суждение в последнее время не выходило у репортера из головы. Ему казалось, что все, что они планируют в стенах студии, тоже всего-навсего игра, которую они ведут между собой и которую никто другой просто не способен понять. Возможно, что чем дольше они работают, тем дальше уходят от главного, начинают придумывать и делать передачи как бы друг для друга, и то богатство идей, то видение проблем и страстность, которые они когда-то принесли с собой в этот дом, все это постепенно тускнеет, превращается в рутину, унифицируется, притупляется…

Он с раздражением пнул валявшийся под ногами силикатный кирпич, вероятно, упавший откуда-то с воза, но кирпич примерз к асфальту, и он ушиб палец. Его раздражала вялость, с какой он в последнее время работал. Вместо того чтобы сидеть в номере отеля и размышлять над тем, как сделать какой-нибудь захватывающий проблемный репортаж о родном городе Марре Вярихейн, он возвращается из ресторана изрядно навеселе, способный лишь на то, чтобы завалиться спать. Он подумал, что просто не в силах сейчас заниматься всей этой гнусностью, разумеется, гораздо легче выпивать, брюзжать, ворчать, охать и сделать в понедельник славный обтекаемый репортаж о таланте в маленьком городке: интервью с Оскаром, с коллегами Марре, пригласить актера прочитать несколько ее стихотворений, дать общий план выставки (каждую картину в отдельности показывать, пожалуй, не стоит), затем — беседа с Марре дома или, еще лучше, на студии… и в завершение всего текст за кадром: «Дорогие друзья, вы сетуете на то, что вам нечем заняться в свободное время, сейчас мы показали вам одну из многих возможностей, и я верю, что каждый из вас уже завтра найдет интересующую его сферу деятельности, которая легко может стать вашей второй профессией».