Жозе Виейра - Избранные произведения

— Отец известен, Вина. Хочешь знать, кто он? Ты ведь моя подруга, ты имеешь право знать все. Это Жулиньо! Твой муж! Мы любим друг друга! Мы будем жить вместе! У нас будет… ребенок!

Она запнулась, потеряв на миг дыхание, и заплакала. Вина кинулась на нее, схватила за руки, стараясь повалить; посыпались, как камни на железную крышу, ругательства, разбили молчаливое спокойствие, царившее в доме. Потом они дрались молча, тяжело дыша, кусались, рвали друг на друге платья в слепой и немой ярости. Слышны были только стоны. Разнял их управляющий Машиньо, вбежавший на крик Вины. Он схватил хозяйку за плечи, а та, извиваясь всем телом, рвалась к сопернице, чтобы в мелкие клочки порвать содержимое ее мешочка. Потом заглянул в дверь и приказчик, но зеленомысец прогнал его. В дверях уже стояли люди, спрашивали, в чем дело, что стряслось. Вина кричала благим матом, проклиная Санту и весь род ее, включая и не рожденного еще ребенка. Никто не мог и предположить, что дочка старой Нгонго знает такие слова…

— Шлюха ты подзаборная! Подстилка! Потаскуха! Сука! Никто на тебя не польстится, дерьмо! Посмела в моем доме меня же и оскорбить! Посмела сказать, что мой муж сидит в тюрьме!

Она рвалась из рук державшего ее Машиньо и продолжала кричать:

— Выкатила свои рыбьи глаза! Уродина! Никому ты даром не нужна!

С другого конца города на ее крики бежала во всю свою старушечью прыть дона Пасиенсия, служанка-крестница с ребенком на руках еле поспевала за ней. Еще издали, еще не разобравшись, в чем дело, но предчувствуя скандал, Нгонго выкрикивала:

— Я вам сейчас покажу! Кто посмел тронуть мою дочь? Кто ее обидел? На помощь! На помощь!

Но Санта почувствовала ее страх. Она слушала брань Вины молча, только улыбалась и ни слова не отвечала, и это тоже восстановило всех против нее. Она была спокойна, словно все эти ругательства относились не к ней, словно все, что выкрикивала Вина, не имело никакого значения. Под сердцем у нее — дитя Канини, он родится мулатиком, она ему расскажет всю правду, а до остального ей дела нет. Она с сожалением взглянула на Вину, сказала только:

— Я — ассимилированная [10] Изданное в 1954 «Положение» предусматривало, что представители коренного населения португальских колоний могли получить португальское гражданство. Первой его ступенью являлась так называемая «ассимиляция». Претендовавший на получение этого статуса был обязан «правильно говорить по-португальски», иметь определенный имущественный и образовательный ценз. . На весь город вопить не стану. И ругаться, как ты, не умею.

Она пошла прочь своей припрыгивающей птичьей походкой, с вызовом покачивая бедрами; на пороге все-таки не утерпела, оглянулась:

— Стоит мне захотеть, сюда сбежались бы все мои подруги и знакомые. Поняла? Они бы тебе ответили достойно, показали бы тебе, кто ты такая есть и какую жизнь ведешь… Но я — культурная женщина, не то что ты, метиска дерьмовая. Мне тебя жаль.

И только когда раздался хриплый голос старой Нгонго, мешавшей португальскую брань с ругательствами на кимбунду, грозившей и проклинавшей, Санта подхватила свой мешочек и пустилась бежать под свист, вопли и улюлюканье всех окрестных мальчишек.

— Не унывай, дружище! Жизнь наша — что река… — сказал Канини тюремный писарь Перейра, мулат из Амбаки.

Он ничего больше не добавил, но Жулиньо и без того знал, о чем речь.

Он знал, что река начинается с бормотания едва заметного ручейка — вплотную надо подойти, чтобы разглядеть. Потом проходит время, часы складываются в дни, льют дожди, тают снега, прибывает вода, и вот не ручеек, а самая настоящая река течет меж берегов. Она пробирается через тихие низины, через зеленеющие под солнцем рощи, встретив препятствие, разделяется на несколько рукавов — там, зарывшись в ил, спят сомы, — а мимо плавно, как во сне, проплывают тронутые изморозью зеленые берега. Мир, покой, тишина. Только доносится с берега шум — это шумит жизнь, которую охраняет и кормит неспешно текущая река. Нет жизни без реки: она дает воду на поля, в ее сонном лоне живут, производят себе подобных и умирают рыбы и звери. Но приходит час, и река встречает другую реку, чужие воды вламываются в ее торжественный ход, спорят с ним, а потом соединяют жизнь и текут вместе. Наша река чувствует озноб от ледяных вод незнакомых горных потоков и обжигающую свежесть согретой близким солнцем, горячей как огонь реки и, неся тяжесть чужих вод — а как далеко позади остался еле заметный ее исток, — летит все стремительней и радуется своему могучему бегу.

Как похожа наша жизнь на этот бурлящий и клокочущий поток!

Мечты наши похожи на подмытые дождями, рухнувшие в воду баобабы, пляшущие в клочьях пены на стремнине, а деяния наши — на брызги грязной воды: отряхнулся — и забыл. Жизнь мчит вперед отважно и весело, ничего не страшась, не пугаясь своего торопливого хода. Журчат и смеются охлажденные в ледяном озере воды — нет от них вреда и ущерба ни травянистым берегам, ни близлежащим лугам, ни танцующим на их глади пирогам, ни рыбакам, которые, расставляя сети, поют песни, похожие на гимны водным божествам. Крокодилы выбираются на отмели и дремлют в песке, греются на солнце… Но вот внезапно умолкает шум реки, и вылезают на поверхность черные тинистые прибрежные камни. Река прокладывает себе путь на сушу, пытается уклониться, убежать, спрятаться под деревьями, которые шелестят своей листвой. Река борется, бесится, истекает белой кровью пены, отступает и вновь кидается вперед. Поздно — она уже стиснута и зажата, она уже не так безмятежна и спокойна, она бросается туда, где ей не рады, где ее не принимают. В агонии падает она грудью на острые клинки прибрежных камней, бьется, кружится и отступает к скалам, ластится к ним и наконец движется прежним своим путем.

Жизнь человеческая — что река, точней не скажешь.

А бывает и по-другому: все начинается на этих заточенных камнях, там колыбель нашей реки, и она, едва родившись на свет, несется сломя голову навстречу испытаниям и опасностям и не знает, что впереди ее ждет покой и медленное движение под ветром и солнечным светом.

У каждой реки свой час счастливого спокойствия и блаженной лени.

Есть такой час и в каждой жизни.

Но вот река впадает в море, и тогда она уже не помнит пройденного ею пути, не помнит, с кем боролась она по дороге, с кем смешала свои воды. Она вливается в огромное море и становится его частью, но кто-то может ведь и не заметить этой скромной лепты: что с рекой, что без нее — море-то одинаковое.

Реки соединяются, вливаются друг в друга со всеми своими притоками, и если они не помогут друг другу по пути, то им никогда не впасть в огромное море, не дать ему то, что принадлежало им искони и что добыто в дороге, не увеличить эту прекрасную, вовеки не знающую покоя стихию.