Юрий Асланьян - Последний побег

Вскоре появился прапорщик Цыпочкин — с белой улыбкой и мягким, черным блеском яловых сапог. Проверил, как наточены ножи. Провел носовым платком по внутренним стенкам котлов и алюминиевых тарелок. Посчитал количество кусочков сливочного масла, плававших в холодной воде бака.

— А это что такое? — тихо спросил он, кивнув на книги в углу пустующего стола.

— Классика, — процедил сквозь зубы Гараев.

— Классика? — удивился Цыпочкин.

Прапорщик был изумлен. Он показывал всем своим видом, что изумлен безгранично.

— Классика — это что такое?

— Классическая русская литература, — ответил Гараев, подозревая, что старшина припадочный. — Ее еще в школе изучают…

— У нас другая школа, ты это еще не понял, урод? — заорал Цыпочкин, сбрасывая книги на пол.

Прапорщик топтал книги яловыми сапогами и продолжал орать, переходя на рычание. Григорий молча смотрел, как бесновался старшина роты. К концу второго года он уже ко всему привык и надеялся только на время.

Каждая поварская смена, начинавшаяся в восемь утра, длилась двенадцать часов. Гараев принял пост у Елены Александровны, которая уже приготовила мясо для обеда — его сваренные куски лежали в отдельном бачке. На первое у роты — щи, хоть хрен полощи, на второе будет бигус — картошка, тушеная с капустой и мясом, на третье — понятно, компот. Одновременно надо приготовить фарш для котлет. Григорий разрубил десятикилограммовый кусок говядины топором на специальном чурбане, тщательно вычистил чурбан ножом и толсто посыпал поверхность солью, чтобы вытянула влагу и кровь. Затем перемолол мясо. Проверил, протушилась ли капуста, лежащая слоем над картошкой, набросал сверху куски мяса, хорошо провернул бигус деревянной мешалкой, отодвинул котел на край плиты. Обмакнул в холодной воде нож и луковицы, почистил их и нарезал, периодически опуская в ту же воду и лук, и нож, чтобы не плакать. Поджарил на сковородке муку с томатной пастой и луком, слил поджарку в щи. Оттащил с огня бачок с компотом. Нарезал хлеб.

Все. Начался обед. Появился первый взвод с отделением управления, второй взвод. Третий был на дежурстве.

— Что это за хлеб? — раздался голос заместителя командира второго взвода Ивана Рачева.

Гараев выглянул в окошко — сержант держал в руке тонкий кусочек хлеба и просматривал его насквозь, наставив на свет окна.

— Отныне будем кормить вас, как в ресторане, — отшутился Григорий, — там куски тонкие подают, если кто не бывал…

Сержант коротким жестом отправил кусок в сторону раздаточного окна — тот ударился о стенку и упал на пол столовой.

— Зажрался — хлебом кидаешься? — ответил Григорий и начал раздавать дежурным второе.

Он увидел, как со своего места поднялся Сан Саныч — и затяжной походкой направился к нему, держа в левой руке плоскую алюминиевую тарелку с бигусом, а в правой — ложку.

— Это что? — громко спросил он, цепляя ложкой кусочек сала из блюда. Мясо, что ли?

— Говядина, — ответил Гараев.

— Жри эту говядину сам! — закричал Сан Саныч — и швырнул кусок в лицо повару.

Григорий успел увернуться и тут же ответил — в Ищенко полетела стопка алюминиевых тарелок, стоявших в раздаточном окне, ударила связиста в грудь и рассыпалась по зальному полу.

— Убью суку! — завизжал ефрейтор и бросился к дверям, ведущим из зала в коридор.

Понятно, на кухню можно было зайти только со двора… Гараев скинул кухонные тапочки, быстро намотал портянки и надел сапоги, стоявшие у порога, потому что драка могла быть серьезной, а сапоги — тяжелая вещь.

В коридоре раздался топот, дверь распахнулась — и в кухню влетел разгоряченный Ищенко, задрав подбородок, будто бульдог с мелкой и наглой мордой. Повар ждал его в центре кухонного пространства — в сапогах, в хэбэ без поясного ремня и пилотки, с опущенными вниз руками, глядя в глаза ташкентского пацана, в его неожиданно оборзевшие маленькие глазки.

— Я — твоя смерть! Понял! — заорал тот и бросился к Гараеву узкой бойцовской грудью вперед.

Удар пришелся Григорию точно в глаз. Он отлетел к подоконнику, но успел пойматься за него руками, чтобы не удариться поясницей. Ищенко улыбнулся и бросился к нему снова, но налетел животом на выставленное вперед гараев-ское колено.

— Это что такое? — раздался грозный крик прапорщика Цыпочкина, ворвавшегося следом.

Ищенко, не снимая с лица улыбки, отскочил к середине помещения, развернулся к старшине роты.

— Это мы боремся, — объяснил он, потирая белые руки, — шутим, товарищ прапорщик…

— Я тебе за эту шутку могу спокойно организовать последнюю партию, — разозлился Цыпочкин, — я тебе сделаю дембель по-сибирски, понял?

— Так точно, товарищ прапорщик! — перестал улыбаться Ищенко.

Утром к Гараеву подошел Коля Кин, отвел в сторону.

— Земляк, думаю, тебя пытались сделать стукачом, но не получилось, так ведь?

— Почему ты думаешь, что не получилось?

— Потому что против тебя готовится серьезная провокация, — усмехнулся он, — дошла информация — будь осторожен… Мне тоже предлагали стучать — я отказался сразу.

— Мне говорили, что тебе, рядовому, предлагали стать и заместителем командира взвода, ты отказался?

— Было дело, — улыбнулся Коля, — у меня свои понятия о жизни.

В курилке сидели человек пять. Некурящий Гараев отдыхал за компанию, греясь на первом дембельском солнышке. Неожиданно появился высокий замполит — лейтенант Родионов.

— Садитесь, — мягко опустил он вскочивших солдат.

И сам сел напротив Гараева, уставился на свежий синяк под глазом старослужащего воина.

— Что, Ищенко поставил? — спросил он без всякой усмешки.

— Он, — ответил Григорий публично, поскольку всем было ясно, что прапорщик все рассказал замполиту.

— Фигня все это, Гараев, — по-прежнему без улыбки громко произнес замполит, — Ищенко в подметки тебе не годится.

Он встал и пошел в сторону казармы. Наступила долгая пауза. Солдаты весело смотрели на Григория.

— Да-а, — наконец протянул Юра Вострокнутов, — эти слова — серьезней, чем знак «Отличник внутренних войск» 1-й степени, который выдается только министром внутренних дел…

«Что это случилось с Ищенко? — размышлял Гараев. — Мы ведь чуть ли не друзья с ним были…» Ответ не просматривался.

В помещении было темно. Напротив Гараева сидел зоновский конюх Слава Дмитриченко и курил.

— Неважно, в какой стране ты живешь, — говорил он хрипловатым голосом, — не имеет значения, в какое время существуешь, и обстоятельства — они тоже не могут быть оправданием. Потому что самое главное в мире — это то, кем ты являешься сам: Леонардо да Винчи в средневековой Италии или Григорием Гараевым в сибирском Красла-ге, двадцатилетним парнем, который в одиночку решил противопоставить себя самой громадной из существовавших когда-либо в мире империй. Решил ведь, да? Я все знаю, даже то, что ты бежал из 13-й роты. Разведка поставлена.