Юрий Асланьян - Последний побег

«Точнее, после мертвого часа», — заметил Игорь Николаевич — про себя, конечно. Во всех смыслах — про себя… Он сидел с кружкой чая за пишущей машинкой и составлял отчет по последнему исследованию.

Вслед за первым ветераном труда из кабинета вышел еще один раздолбай, сам Исаак Абрамович Родкин, исполняющий обязанности начальника отдела.

Тут Пшеничников первым наложил лапу на телефон — и удвоил досаду коллег, отойдя с аппаратом к окну. И заговорил-то так тихо, будто договаривался…

— Зайди ко мне — с текстом программы, — сказал ему и.о. — не скрывая легкого наркотического кайфа от императивного наклонения русского языка.

«Больной человек, — подумал Игорь, кивая головой, — психика изувечена сталинизмом».

Сострадание Игорю не было чуждо. У-родкин, какой его называл про себя, бывший заместитель главного инженера по технике безопасности, отличался не только настырным запахом диабета, но также изысканными духовными потребностями: если, например, в 3 часа дня он собирался уволить подчиненного по 33-й статье Трудового кодекса, что называется «влепить два горбатых», то в 12 часов, перед обедом, непременно хотел выслушать «верблюда», чтобы узнать о его производственных планах. И без подобных штучек он не мог жить — как без регулярных доз инсулина.

Они поставлены здесь до 53-го года. А перегородка, у которой верхняя половина была застекленной, — после 64-го. Так размышлял Игорь, разглядывая два тяжелых двух-тумбовых стола, покрытых зеленым сукном бильярдного колорита. Он встал со стула и посмотрел за стекло: Исаак Абрамович задерживался. Игорь сел — но уже на другой стул, быстро открыл верхний ящик стола, достал из него пачку скрепленных листков, вырвал верхний и положил бланки обратно… Когда еще до обеда представится такая возможность?

Исаак Абрамович всегда был вторым, чего никогда не простил бы авторам «Протоколов сионских мудрецов», если бы знал о существовании мистификации. Не читал, наверное. Но уж точно не мог смириться с тем, что уйдет на пенсию с должности заместителя или и. о. — не имеет значения, кого.

Абрамыч прошел к столу походкой — со скрытой претензией на поступь. Ну, человек в любой роли возвышает себя — как в театральном монологе.

Игорь Николаевич открыл самую общую из тех тетрадей, что лежали у него в столе. И начал весьма сурово — с операционального определения понятий новой программы. Затем круто перешел на схему Лазарсфельда. И остановился на выборе эмпирических показателей-индикаторов. Обратил внимание на построение индексов… Правда, последнее было лишним — чистое пижонство, потому что старый еврей уже спал, прикрыв большие глаза тяжелыми жабьими веками.

«А Стац, недоумок, не верит, что гипноз — это проще стакана «Столичной», вот оно — снотворное. Уснуть он не может…» — усмехнулся Пшеничников и встал, двинув стул ногой, высоким каблуком.

— А, как? — вздрогнул У-родкин. Фамилию начальника Игорь Николаевич обогащал буквой «У» и дефисом в виде интернациональной шутки.

— Просто замечательно, — как бы ответил Игорь на вопрос.

— Да-а-а… Только одно замечание — сроки надо сократить. Ты согласен?

— Успею, конечно. Если не будут отвлекать.

— Не торопись, не спеши… Я торопился — состарился…

«Говори — не заговаривайся, — подумал Пшеничников, — если ты спешил, тогда я ракетоноситель «Восток».

— Похоже, Игорь Николаевич, ты совсем не думаешь о том, что сегодня может произойти, не переживаешь…

— У меня, Исаак Абрамович, при сильных переживаниях пуговицы от ширинки отлетают…

— А я давно с молнией ношу, — искренне оживился Родкин.

— Те же проблемы? — недоверчиво улыбнулся Пшеничников.

— Если девка не очень потрепанная, то быстрее получается — с таким-то замком, правильно я говорю?

— Так ведь хорошая книга всегда по рукам ходит.

— Значит, листаешь книжки, — провел Родкин ладонью по аккуратно зачесанным назад волосам — тем, что еще не выпали, — у меня в молодости тоже библиотека была, собрания сочинений, романы, а теперь вот одни мемуары остались — одна сберегательная книжка, одна трудовая и одна записная.

Не успел Пшеничников вернуться к своему стулу, как Владислав, проходя мимо, бросил на стол бумагу.

— Отнеси в приемную начальника четвертого производства!

— Я уже не молод, бригадир, — ответил, выдержав царскую паузу, Игорь Николаевич. Он успел произнести фразу до конца и даже пригнуться успел — настолько, чтобы номер журнала «Эко», отличавшийся от других периодических изданий повышенной аэродинамикой, пролетел над головой.

Игорь Николаевич снисходительно усмехнулся, поправил галстук — и вышел из помещения вон, поскольку решил повеселиться потом, когда будет поздно.

Он отправился в громадный производственный корпус из красного кирпича, в котором бывал только на участке Юры Вельяминова — в остальные цеха, откуда выходила готовая продукция, допуска у него не было. И, возвращаясь из приемной начальника производства по широкому коридору третьего этажа, свернул к первой же лестнице, поскольку был уверен, что все они ведут вниз — к выходу.

Однако на первом этаже Пшеничникова остановила женщина в черной форме с пистолетной кобурой на бедре — широком, как скат ракетного тягача. Можно сказать, не остановила, а приняла с лестницы на неумолимую грудь — Игорь был научно изумлен, поскольку в пределах заданной территории только сама планета обладала такой гравитацией.

— Пропуск показывать? — простодушно спросил он, пребывая в глубоком шоке.

— Показывать дома будешь, — раздался освежающий голос охранницы, — а здесь — предъявлять!

— А почему я вас раньше не видел, когда заходил сюда? — не унимался он, доставая из кармана черную книжечку, которая по стоимости могла обладать модальностью человеческой жизни. Если какая-нибудь Зинка схватится за казенный пистолет и смахнет рыжую прядь с правого глаза.

— Шары-те заливаете перед работой — проходи давай!

И Пшеничников попал — в размеры крытого стадиона. И остановился — не сюда он шел и не отсюда заходил в корпус… Он шагнул на металлические плиты пола и медленно пошел вдоль стены к середине вытянутого цеха — туда, где крохотные рабочие, как кропотливые насекомые, собирали пушки, стоявшие колесо к колесу с задранными вверх стволами. Орудий было так много, что даже свет, падавший из двадцатиметровых окон с той стороны, казался зеленоватым. Или был таким. «Е-ма-е! У меня ведь только второй допуск, как я сюда попал?» — почти испугался Игорь Николаевич и быстро пошел назад.

— Что-о? — двинулась на него женщина так, что он сразу же пожалел о своей явке с повинной и на всякий случай не стал резко дергаться — как будто находился в секторе доступа злобной караульной собаки. Еще почует запах адреналина…