Юрий Асланьян - Последний побег

Девушка не сопротивлялась, но вдруг сильный толчок в грудь отбросил Куропаткина — и он рухнул на зеленую траву, как развалившаяся поленница. Ну вот, а говорят, что травка растет…

— Ты думаешь, я ебанько, да? Ебанько?

Тут Маша схватилась рукой за штакетник, чтобы не рухнуть за ухажером самой.

— А потом по рукам идти? Ты думаешь, я ебанько? — громко и пьяно говорила она, пока Валерка со злостью распутывал на ноге леску брошенной кем-то в траву удочки. Скрипнула и хлопнула калитка.

Куропаткин отряхнул брюки и быстро пошел по дощатому тротуару в сторону общежития нефтяников. «Что ж, — утешался он, прикуривая на ходу, — когда много выигрываешь, один раз можно и проиграть…»

На столе Владислава, однофамильца космонавта № 2, зазвонил настырный аппарат, который Титов сразу же прикрыл рукой, но трубку не взял — он напряженно анализировал ситуацию. Ему было о чем подумать.

Титов — стройный мужчина с грудью гребца («гребать надо, гребать» — приговаривал он). Владислав пятый год работал начальником бюро управления отдела научной организации труда так называемого машиностроительного завода. Правда, он не знал, что такое генеральная совокупность, выборка и коэффициент корреляции, но давно и, добавим, удачно положил на всех свой пролетарский фаллос — в малиновой обертке, как он выражался. Он вообще выражался странно — иногда очень сильно, употребляя слова только тюркского происхождения. Да и в рисунке глаз что-то было… Он посмотрел на часы и кивнул Игорю на телефон.

— А что, никого нет? — раздался голос, похожий на женский. Пшеничникове пониманием посмотрел на начальника — и тот подмигнул подчиненному, укоротив богатырское дыхание.

— Если вы меня за человека не считаете…

— Дайте мне Титова!

«А Гагарина тебе не надо?» — подумал Игорь и ответил:

— Его нет на месте.

— Найдите!

— Я не секретарша, мадам, у меня оклад на двадцать рублей выше.

— Всего-то? Это звонит его теща!

— Я догадался. Что-то передать?

— Передайте ему привет, он знает, что это значит… Эй, постойте, как вы догадались?..

— Профессия такая — с кем только не приходится иметь дело, — отомстил Пшеничников за зарплату и сразу же положил трубку. — Она передает тебе привет… И что это значит?

— О-о-о! — обхватил Титов руками лысый череп. — Надежда Валентиновна, вы не знаете, почему утром может болеть голова?

Женщина подняла крупный подбородок, поправила дальнозоркие очки и посмотрела на рожу своего шефа, облагороженную страданием.

— Голова может болеть только в том случае, если она есть. Она может болеть оттого, что вчера вечером ты перекурил. Или на ночь забыл открыть форточку. Но я же не могу подумать, что она болит у тебя с похмелья…

— Ага, я сегодня встал — голова болит, и точно — думаю, с похмелья, а потом вспомнил, что не пил вчера! — рассмеялся Владислав Николаевич и очень скоро замолк, потому что смеялся он один — остальные улыбались. Сдержанно улыбались. Никто не поверил Титову. Да и с чего бы тогда теща звонила?

— И я сегодня плохо спала, — потянулась маленькая Фарида, — вчера к его матери ходили — смотрины устроил. Она мне и говорит: ты чего, царская невеста, такая короткая? Я ей ответила! А почему, говорю, у меня жених им-потенциальный? Что там было… Он: ой, мама, прости, мама, я за нее извиняюсь. А я ему: ты еще скажи ей, что я старая дева! И ушла. Плохо спала — всю ночь тараканов отгоняла…

— Эх, Фарида, выходила бы ты замуж за Володю!

— Ну куда ты, Владислав, со своим братом лезешь? Ему и козу-то в жены отдать будет жалко…

— Ну-у… — обиделся Титов. — Козу-то конечно…

— Что ты сказал? — дошло до Фариды. — Сейчас запущу дуроколом!

Но было поздно — отдел лежал на столах в припадке хохота, переходящего в гогот. А Панченко вообще прослезился — начальник бюро новой техники относился к подчиненной с ущербностью полководца. Дорожил и не жалел никогда, как Жуков, Георгий Константинович.

— Зато я хорошо спала, — улыбнулась полногубая и черноволосая Катерина. — Последнюю телеграмму от мужа получила — и на правый бок!

— Спиной к нему? — искренне поинтересовался Панченко.

— Какая разница — это его не остановит. Не это его останавливает, скажем так…

— Слушай, Катерина, а сколько тебе телеграмм надо, чтоб хорошо заснуть? А, Катериночка?

— С дюжину, пожалуй, надо будет, Степан Матвеевич, не меньше, а больше — так лучше.

— О-о-о! — не выдержал шестидесятилетний лев. — Игорь, а ты бы рискнул? А, Игорек? Есть у тебя такое здоровье — страсть такая?

— Года два назад, может быть, и рискнул, Степан Матвеевич. Или даже три…

— А сейчас — истаскался, что ли?

— Да… Возраст, Степан Матвеевич, гнетет, да и времени нету…

— Мерзавец, — покачал головой Панченко, повернувшись к Катерине, — каков мерзавец! Не мужик, а рекламация…

— Игорько-о! — прошептала та, сидевшая прямо напротив Пшеничникова. — Игорько-о-о…

Катерина встала и медленно пошла к нему. Она выставила руки вперед, тихо поднося ладони к замершей голове Пшеничникова, притронулась к мочкам ушей и начала нежно ласкать их пальчиками.

— Игорько-о! Какие у тебя ушки, Игорько, милый, какие ушки — я сейчас кончу…

И она со стоном, как на подушке, закинула голову — в аквариуме отдела стояли алмазные слезы оргазма. Народ хохотал до слез.

— А вы, Степан Матвеевич, вы бы попробовали? Рискнули — а? — повернулась Екатерина к начальнику бюро. — Договорились бы — по сдельно-премиальной…

— Как ты сказала — постельно? Постельно можно, да боюсь критики снизу, если постельно…

— А стоя, Степан Матвеевич, вы же металлург, столько трудных ночей у горячих доменных печей простояли, у доменных — признайтесь, в третью смену, как жене своей говорили, статистические справочники СССР показывали по праздникам — с миллионами тонн! Где она — первая в стране и мире установка непрерывной разливки стали? Где УН PC? Я тоже хочу испытать напор орудийного огня!

— О-о-о! — простонал Владислав Николаевич, известный артиллерист. — И я всегда утверждал на семинарах, что самое главное в научной организации труда — это личный контакт. Когда есть контакт, тогда все производственные вопросы решаются быстро.

— Быстро — это за сколько? — спросила Екатерина.

— Не надейся — у него очень быстро, — ответил за коллегу Панченко, — иногда и расстегнуть не успеет, рассказывали в ОТК, помню.

— Кто знает, почему фотографии на горе убрали? — спросил Пшеничников — и встал из-за стола.

— А ты не знаешь? — приподнял густые брови Панченко. — Ночью кто-то порезал портреты, по диагоналям исполосовал.

— Участь Пшеничникова будет обсуждаться через час после обеда! — раскрыла свой беззубый рупор старая секретарша.