Юрий Асланьян - Последний побег

— У меня сейчас все горит… Считай, что я тебе с того света позвонил… Сможешь вырваться?

— Легче в закрытый цех пройти, чем из нашего отдела выйти. Я попробую, начальник…

— Тебя слышат коллеги? Могут доложить?

— Да, уже пытаются. Конечно. Я позвоню завтра, в одиннадцать.

А вот и военный представитель явился — капитан, который маршалом не станет. Маршалом, которому корову в транспортный самолет загоняют, чтоб он молоко в небе пил — парное, как облака. А что пил бы там я, раздавленный полчаса назад стальными платформами ракетных установок класса «земля-воздух»? Что там — не знаю, а что здесь — раскупорим вечером, когда вырулим на взлетно-посадочную полосу Пермского аэропорта. Вырулим, куда мы денемся.

Красные рамы зияли квадратной пустотой никем не проявленной фотобумаги. Однако этот утренний туман иссякал по секундам, поэтому самые нервные из тех, что шли позади, не выдержали — и побежали, передавая молниеносный, унизительный импульс по человеческой цепочке вниз, по крутой лестнице. Электрический импульс генного страха, тонкий адреналиновый запах — этот капитал многих пытал, капитал Сталина надежнее «Капитала» Маркса.

А высокий полковник лейб-гвардии, законный наследник престола Российской империи, блондин, игравший по утрам и вечерам на гитаре в гостинице «Королевские номера», той самой, что до сих пор стоит на берегу Камы, был вывезен тайно ночью в чекистской коляске и расстрелян вместе со своим секретарем-англичанином в лесу заводской дачи, в шести с половиной верстах от керосинового склада Нобеля.

По другой версии — сожжен в мартеновской печи Мотовилихинского завода. Таким вот металлургическим образом был коронован князь Михаил Романов.

Возможно, сосланные аристократы убиты хитроглазым и дальнозорким бандитом в аккуратном пиджаке и косоворотке, чей портрет еще вчера торчал вот в этой раме. А в этой находился бородатый Герой Труда, отливавший стволы для пушек тяжелой береговой артиллерии еще во времена русско-японской войны. А в этой — Герой Советского Союза по фамилии Пирожков, летчик-истребитель в пилотке при капитанских звездах на погонах, красивый, как дамский пистолет. Вчера, еще вчера они тут висели, в этих деревянных рамах — сегодня пустых и белых от утреннего тумана. Куда, господи, они пропали?

Да боже ты мой, не бегом, а прыжками надо передвигаться по тополиной аллее, потому что сегодня меня ждут — как окорок к празднику. Точат свой режущий инструмент — кто пилкой для ногтей, кто суровым рашпилем. К съедению готовятся, поеданию — диабетики мои, придурки мотовилихинские. Когда избавлюсь от вас, жен партийных секретарей, ловчих удачи?

Так думал Игорь Николаевич Пшеничников, с пилотажным виражом огибая старую фонтанную чашу, каленую, будто похмельная пасть. Он шел, изумленно заглядывая в опустевшие рамы, выстроившиеся на одноногих стойках вдоль асфальтовой дорожки, рамы, откуда за ночь, как во времена оборотней, некто изъял черно-белые фотографии героев. А может быть, капитаны и мастеровые получили очередной приказ и тайной колонной покинули аллею своей бессмертной славы, чтобы совершить революционный теракт где-нибудь в районе имперского озера Эйр? Это необходимо выяснить — надо бы сделать запрос в Центр.

Сквер кончился. Внизу, под горой, лежал громадный завод. С горы вела крутая лестница, по которой люди спускались, стуча подошвами по металлическим уголкам ступеней. Пшеничников уже услышал этот стук, когда оглянулся и понял, что опять он — последний человек, не только в списке претендентов на российский престол, в очереди на Луну или Венеру: он был последним из тех, кто с утра стремился занять свое рабочее место.

Кстати, о Венерах — до лестницы оставалось метров пять, когда он увидел впереди себя девушку: похоже, она шла медленнее всех — высокая, в белом плаще и туфельках на каблуках, покачиваясь в утреннем тумане, как парус на грот-мачте океанской яхты. Мамочка! Зайти бы слева, да на абордаж, но нету времени, совсем нету, мама — впереди бежали, кажется, уже все. Пшеничников, пижон, еще держался. Он посмотрел на часы — оставалось три минуты — и красиво обошел высокую на повороте спуска: так, как будто всегда ходит на скорости. Ага, как будто он спортсмен, горнолыжник, привыкший к виражам, как Юра Вельяминов. С лестницы — по эстакаде над железной дорогой, поворот направо — один марш вниз и двадцать метров по прямой. Женщина с зелеными петлицами и пистолетной кобурой, казалось, уже выбирала лицо, на котором она поставит аккуратную точку.

Она улыбнулась Пшеничникову в глаза — и нажала педаль стопора, но так, чтобы тот успел проскочить турникет. А он подумал, что усмехнулась… Интересно, приходилось ей нажимать по службе на спусковой крючок? Стреляющая женщина — фантом какой-то.

Игорь оглянулся: высокая стояла, держа в руке еще раскрытый пропуск… А могли бы стоять вместе, яхта ты моя океанская, каблучки высокие. Губы опоздавшей на работу красавицы, похожие на пирожное, дрогнули — от обиды, которая, минуя досаду, может стремительно перерасти в неистовую женскую злобу. О, Игорь уже знал это… Он видел это не раз.

Больше в проходной никого не было — и Пшеничников, осененный простотой факта, развернулся и, медленно раскрывая рот, пошел прямо на охранницу — шагом, который Владислав Титов называл «лондонским затяжным». Женщина с пышными, рыжими, сногсшибательными волосами и зелеными петлицами, стоявшая в раскрытом окне стеклянной будки поста, смотрела на него недоуменно и даже весело. О, к такой и совсем близко подойти не грех, совсем-совсем…

— Зиночка, не будь бдительной, как на первом свидании! Пропусти коллегу — она мать-героиня, от станка женщина…

— А ты, наверное, отец-герой?

— Обязательно стану, и как со славой будем — делить придётся?

— Мне такой не надо — я неблядь какая-нибудь, а у тебя, похоже, своей достаточно, — ответила охранница, обнажая в стремительной улыбке белые и цепкие зубки, и нажала на педаль. И высокая быстро, застенчиво опустив глаза, проскочила турникет, как дверь венерологического кабинета в заводской медсанчасти.

Когда он вышел из проходной, высокая ждала, несмотря на то, что прошло десять минут. Она держала руки в карманах плаща и не могла скрыть благодарного взгляда.

— Меня звать Валентиной. А вы что, эту охранницу знаете?

— В первый раз вижу, просто однажды заметил, что всех рыжих охранниц звать Зинками… А меня Игорем. У вас, Валюша, какой внутренний телефон?

— 22–44… И вовсе она не рыжая, а натуральная блондинка! Вы дальтоник?

— Что вы, я алкоголик — специалист по межличностным и групповым контактам. Поэтому позвоню завтра.

О, сегодня надо было спешить — он ворвался в отдел, бросил сумку на стол и прошел туда, где стоял кульман — и этот еврей, подумал, на ходу доставая авторучку. Кульманом никто, кроме Пшеничникова, не интересовался — в результате два номера по четыре цифры удлинили на кальке черную колонку телефонов. И оглянулся: так, кругом враги — это же наши люди…