Юрий Асланьян - Последний побег

— Нуты жук, — покачал головой Гараев, — и все для того, чтобы пожать мне на прощание руку…

— Не только, — ответил конюх, — есть еще одна цель: человеческий облик не потерять здесь, не оскотиниться. Я давно понял, что жизнь может размазать человека, как таракана сапогом. А я собираюсь долго жить — и жить иначе. Воровать не буду, но и служить никому не стану. Пусть менты сами себе воду возят. Поедешь домой?

— Да, сначала домой, поживу там месяц, а потом поеду поступать в университет…

— Счастливый ты человек, смотри, не забывай меня, будет возможность — напиши письмецо, расскажи, какая она там жизнь. Я уже начинаю забывать свободу, хотя там — тоже тюрьма, более просторная, но тоже с режимом.

Весеннее тленье земли, запах навоза и дымка от поселковых бань, от дыма той папироски, которую закурил Слава, а главное — благоухание свободы — вот оно, счастье! О какой такой тюрьме он твердит? Свобода…

— Закуришь? — с легкой усмешкой спросил конюх.

— Не буду, — покачал головой Григорий, — перекурил за казармой, шесть штук подряд… Да, кстати, ты у меня ни разу ничего не попросил… Возьми, попьешь, вспомнишь меня…

Гараев протянул Дмитриченко плиту грузинского чая, которую успел купить по дороге в поселковом магазине.

— Спасибо, дружище, — ответил конюх, — я думаю, что когда-нибудь мы обязательно с тобой встретимся, хоть через пятьдесят лет, но на свободе.

Он встал, Григорий — за ним, пожали руки, обнялись… Зэк не скрывал печали и зависти.

— Только не забудь… — сказал он и подтолкнул Гараева в плечо.

Ночью Григорий, конечно, не спал. В три часа они зашли в казарму, включили свет и заорали:

— Рота, подъем! Подъем, рота!

Народ поднимался в постели на локтях, жмурился, улыбался… Дембеля обходили всех и каждому давали по глотку чифира. Прощались. Гараев увидел, что Ищенко лежит головой вниз — видимо, не спит. Он постоял около него, глядя в узкий затылок бывшего друга, и пошел дальше.

Потом дембеля сидели в курилке, ждали свое время. И вдруг на трапе появился замполит Родионов. «Странно, он сегодня не ответственный по роте», — удивился Гараев. Лейтенант подошел к ним, сел, закинул ногу на ногу.

— Вот, ребята, пришел попрощаться с вами…

Они медленно шли в утреннем тумане в сторону станции, по шпалам железной дороги. Замполит разговаривал с Гараевым, осторожно замедляя шаг, чтобы отстать от остальных, торопившихся на станцию. И сам Гараев чувствовал себя человеком, уходящим в последний побег.

— Куда пойдешь учиться?

— В университет, товарищ лейтенант, на исторический факультет.

— Правильно, — качнул головой офицер, — это тебе подойдет… А чем хотел бы заниматься после окончания?

— Есть мечта — археологические раскопки… Надеюсь отыскать свою Трою.

— Считай, что ты ее уже нашел, — улыбнулся замполит.

— В каком смысле? — удивился солдат.

— Когда-нибудь поймешь — в каком, — ответил лейтенант, — поймешь — и вспомнишь мои слова. А кстати, ты не знаешь, кто доложил командиру роты, что у тебя на кухне осталась водка?

— Разве кто-то докладывал ему об этом? — остановился Григорий и поднял голову, чтобы посмотреть в глаза лейтенанту.

До Гараева только что дошло, что кто-то «докладывал» командиру — в ту ночь или в то утро, когда он выносил из кухни бутылку.

— Да-да, Гараев, ты правильно догадался — это твой лучший ташкентский кореш Ищенко. В ту ночь он пил вместе с сержантом Вострокнутовым и подговорил его отнести остаток водки тебе, а сам тут же доложил об этом дежурному офицеру, прапорщику Цыпочкину, который и приходил к тебе ночью, чтобы застукать выпившим. Вострокнутов об этом не знал. Ничего они не сделали бы тебе за это, но на крючке бы ты повис… Понимаешь?

— Ну и систему вы создали, — покачал головой Гараев, — она же вас и погубит когда-нибудь…

— Не погубит — мы будем долго управлять миром…

— Греки тоже так думали.

Родионов пожал на прощание руки.

— Не пейте в дороге, — посоветовал он, — родители ждут вас.

В штабе части пятьдесят дембелей построили на плацу, и к ним вышел командир части, полковник, который два года назад встречал пацанов на перроне станции Решеты. Пацаны были уже не те, а полковник остался тем же. Он пошел вдоль строя, нагибаясь и руками разрывая швы слегка расклешенных не по уставу парадных брюк, вырывая из погон «фибры», сделанные их жестких аккумуляторных пластин, и, ругаясь как в последний раз, обещал отправить всю партию обратно в тайгу.

За Гараевым никаких нарушений не было, не считая двух ножей с выкидными лезвиями, которые он спрятал между двух картонок, зашитых в подкладе чемодана, и пятидесяти фотографий зэков особого режима, которые он оставил на время одному воину из родной за забором части — воин, приехавший в медсанчасть, обещал вернуть, когда их будут выводить из ворот штаба. Но сколько Гараев ни смотрел по сторонам, воина не увидел… Это был последний обман родимой армии.

Он шел по проходу между столами вагона-ресторана, оккупированного пьяными дембелями, качался — от водки и железной дороги, его цепляли за рукава рубашки, тащили к столам: «Наливаем, земеля!» Гудела Транссибирская магистраль…

Он лежал на второй полке купе с закрытыми глазами. Вспоминал роту и все, что случилось в последнее время.

«Козел», — простонал Гараев, вспомнив слова замполита об Ищенко. Он перевернулся со спины на правый бок и свернулся в клубок, как в детстве. Недаром, значит, командир роты и прапорщик оказались на трапе в тот самый момент, когда он выходил из кухни: ждали, чтобы поймать поддатого повара, аристократа поэзии, показать ему его цену и место. Неужели не могли простить то, что он не стал стукачом? Нет, он вдруг понял — да: они испытывали комплекс неполноценности в его присутствии — от собственной необразованности и бесталанности. Вспомнил, как прапорщик топтал сапогами книгу Тургенева, великого русского писателя. Именно тогда он понял, что эти офицеры никогда не будут защищать Россию и при первом же случае продадут ее народ. И дальше — скорее всего, распитие было организовано Сан Санычем специально, по конкретному приказу командира роты, чтобы часть водки досталась повару. Остальное — детали плана: или запах и опьянение, или наличие водки на кухне… Ах, Сан Саныч, мерзкий тип… Работал на командира, чтобы хорошо жить. А может быть, это я такой, что смог об этом подумать? Гараев тихонечко взвыл, осторожно слез с верхней полки. Солдаты спали, раскинувшись на полках в позах неожиданной и неосознанной свободы. Поезд, раскачиваясь, грозно летел в будущее по безумным просторам Сибири.

Гараев засунул руку под стол и нащупал там горлышко большой бутылки с красным вином, оставшейся от дневного пиршества дембелей. На самом деле они еще не умели пить — и быстро пьянели от первых доз спиртного. Он налил вино и залпом выпил целый стакан. Забрался обратно. До родины оставалось сутки пути, и сутки — если ехать в обратную сторону, но туда он решил не возвращаться, никогда. Он еще думал, что это возможно — не возвращаться. Он еще не умел пить и почти не знал прошлого. Он уходил в свой последний побег, имя которому — будущее.