Юрий Асланьян - Последний побег

Вельяминов встал удачно — сразу на ноги, снова попил из ведра и разглядел за решеткой усталое лицо.

— Послушай, фельдшер, — обратился он к эскулапу на безупречном русском языке, — ты помнишь, я стоял на ногах гораздо вертикальнее, чем ты… Так почему я не ушел вчера вечером?

Человек внимательно разглядывал коридорную штукатурку и медленно курил, сцеживая дым сквозь зубы.

— Отсюда уходят только утром…

— Или уносят, — раздался веселый голос с одной из кроватей, — моего соседа по площадке насмерть забили!

— Ты что, с диагнозом не согласен? — добавил мужик в ботанических трусах. — Нашел тоже фельдшера — за копейку убьет.

Вельяминов оттянулся на кровати, жестко всадив локоть в потную клеенку. Через неделю на завод придет бумага из вытрезвителя — кто попался! Хай-лай поднимется…

Утром, по освобождении из камеры, клиентов конторы собрали в комнате, точнее в классе специальной переподготовки. И светловолосый капитан начал свой, надо думать, ежедневный ритуал: какие вы мужики? надо же взяться и бросить пить, а есть такие, которые попадаются во второй или третий раз! У вас, похоже, совсем нет воли… Кто не бросит, тот плохо кончит.

Сидевший рядом с Вельяминовым молодой человек в белых джинсах прокомментировал выступление своему товарищу — на английском языке и достаточно громко.

— Вы мужики или нет? — продолжал бубнить милиционер. — Или только похожи на них…

— Белокурый баранчик с голубыми глазами, — тихо произнес сосед Вельяминова — но уже по-русски.

«Чтобы все поняли», — сообразил Юра.

Капитан это сообразил тоже.

Из комнаты клиентов вывели в приемное помещение и разместили в деревянной клетке. Те, кому не хватило места на лавках, стояли, покачиваясь с похмелья, как прибрежные водоросли.

Вторая клетка предназначалась для женщин. Там сидела одна такая — потерпевшая кораблекрушение. А до этого она, похоже, была при делах… И шубку беличью сохранила, которой даже не пыталась прикрыть красоту привокзального тела. Лицо ее напоминало «Днепр в лунную ночь» — такое прекрасное, посиневшее от ударов, с кровоподтеками.

— Запахни полы-то, — сказал, проходя мимо, дежурный мент, — совсем ведь голая…

— Я не голая, — с достоинством ответила женщина, — я нагая.

Вельяминов успел сесть рядом с парнем в джинсах и его товарищем — угловатым и толстогубым.

Мужики вокруг переговаривались, веселились как-то сквозь зубы, предчувствуя встречу с женой и рабочим днем.

— А ты неплохо говоришь по-английски…

— Предпочитаю этот язык, — ответил парень.

— Одной периодики на сто сорок рублей выписывает, — добавил его товарищ.

Вельяминов разглядывал соседа: прямые черные волосы, нежная смуглая кожа, элитарная косоротистая улыбочка.

— Сержант, товарищ сержант! — закричал вдруг кто-то. — Вода в кувшине кончилась, товарищ сержант!

Милиционер подошел и открыл висячий замок клетки.

— Эй, Машка, а ну сходи за водой, да поживей! — приказал он.

«У-у. у!» _ протяжно выдохнул парень в белых джинсах и, ни на кого не глядя, взял кувшин и вышел из клетки.

— А что, вы разве не знали? — улыбнулся милиционер клиентам, заглядывая с головой внутрь. — Пидарас! Он часто у нас здесь бывает…

Когда подошла его очередь, мастер вышел из клетки к барьеру. Милиционер кивнул на ряд бутылок.

— Забирай свое пойло!

«Вельяминов» — прочитал Юра надпись авторучкой на одной из этикеток. Сам он ни за что бы не вспомнил, какая была бутылка — и откуда взялся этот «Херес»…

— Получишь квитанцию, когда принесешь десять рублей — за ночлег. Или вычтем из зарплаты! — предупредил его мент поганый.

Неуверенно шагая к трапу самолета, Алексей без успеха пытался вспомнить, зачем и как угодил не туда, не сюда, а в эту банду винторогих грузинских козлов и мелких кунгурских канюков, прокуренных и пропахших одеколоном в партийных туалетах. И только стюардесса приветливо сообщила ему, что на высоте десять тысяч метров лайнер летит в столицу.

Значит, к брату — других адресов там нет, кроме, конечно, общественной приемной в Кремлевском дворце — там его, мыслителя, давно ждут — ребята… Неужели допился до пробела, точнее прочерка? А почему нет, если с трех попы-токтаки не удалось пристегнуться? Да и плевать, ремни — не пуговицы, смерть — не ширинка, сколько можно дергаться.

О самом безысходном обстоятельстве вояжа Алексей узнал тогда, когда самолет находился выше Эвереста — он запустил руку в карман и обнаружил там деньги, равные стоимости тридцати автобусных абонементов. «Ух, покатаемся!» — самой первой, радостно опережая другие, пришла в голову мысль. «Придурок краснокамский!» — эта мысль пришла к нему второй. А после третьей он чуть не заплакал…

Помнится, в годы университетских недоразумений у Стаца был один товарищ, любивший земноводных пермского периода больше мотовилихинских приматов. Будущая биологическая звезда не баловала преподавателей вниманием, проводя время в поездках между Черным и Белым морями за счет МПС — Министерства Про-Свещения, точнее Министерства Путей Сообщения, пересаживаясь с одной электрички на другую. Аббревиатуру МПС на подушечных наволочках плацкартных вагонов он никогда не видел — и здорово бы удивился, узнав, что такая вообще существует. И синий штамп «общепита» на дне щербатых тарелок не встречал никогда. Поскольку питался тем, что находил в лесу, реке или море — грибы, моллюски разные, вареные ракообразные. И спал на берегу… Алексей кстати вспомнил о нем и уже начал жалеть сейчас, что не биолог, — и с каждой минутой жалел все сильнее. Он вообще без еды терял рассудок быстрее, чем с водкой. Он был не биологом, а историком — и влипал в эти истории то и дело, каждые полчаса, без перерыва. По крайней мере, так считал старший брат.

Только старший брат Борис не мог снисходительно относиться к ночным перелетам младшего, равным студенческой стипендии и двум часовым поясам. Сам он в это время таскал реквизит на Таганке, изучая между спектаклями аэро — динамику крыла и оптические приборы космических спутников.

— Люди покоряют космос, занимаются духовным самосовершенствованием — обретают высшую форму человеческого существования, а ты в это время сливаешься в помойку! — говорил он младшему брату, сидя на голой панцирной сетке кровати. — Это не пассивная форма сопротивления, а обыкновенная моральная разнузданность!

Конечно, Москва не стоила того, чтобы залетать так далеко. И это он, Стац, старый автостопщик, прочесавший тут все, от Клайпеды до Одессы… Хлеб, сыр, червонец, занятый в соседней комнате, — и этого он не стоил, как утверждал старший брат. Алексей хотел объяснить брату своему, сказать, ну просто предупредить его… Не смог.